Б.Теплов

Заметки психолога при чтении художественной литературы¹

Проблема «узкой направленности»

(Сальери)

Высокая музыкальность давала основную окра­ску детским переживаниям Сальери:

Он "вкушал восторг и слёзы вдохновенья", что едва ли может быть характерно для бездарности. Он "чувствует" музыку, как немногие избранные.

говорит о нём Моцарт. Сила воздействия музыки на Сальери так велика, что, снедаемый безумной завистью, уже совершив страшное преступление, отравив Моцарта, он плачет от наслаждения музы­кой того же Моцарта:

Источник его трагедии и не в том, что он от природы завистник, от природы склонен к зависти.

Чужое творчество в его высших достижениях не только не было для него объектом зависти, оно было ему одной из величайших радостей жизни. Он отклонял от себя мысль о самоубийстве, думая:

Предмет "Моцарта и Сальери" не психология завистника, а психология зависти, так же как предмет "Отелло" не психология ревнивца, а пси­хология ревности.

Источник трагедии Сальери в страшной узости, в том, что музыка для него не главный, не цен­тральный, а единственный интерес, что музыка для него не окно, через которое открывается вид на весь мир, а стена, всё собою заслоняющая, что интерес к "своему делу" сделал его глухим ко всем другим впечатлениям жизни, сделал его душевно мёртвым.

В этом отношении, а не в степени одарённости основной контраст между Сальери и Моцартом. Он обнаруживается тотчас по появлении на сцене Моцарта, в эпизоде со слепым стариком, играв­шим в трактире моцартовскую арию. Сальери не видит, не может увидеть в этом ничего, кроме плохого исполнения музыки, тогда как Моцарт, открытый всем впечатлениям жизни, от всей души забавляется тем, во что превратилась его музыка в исполнении старика, искренно наслаждается комизмом ситуации. Старик из трактира как бы символизирует здесь обыденную, "низменную" жизнь в её противоречии с "высоким" искусством. И в репликах, адресуемых старику обоими "сыно­вьями гармонии", сконденсированы Пушкиным основные тональности их отношения к жизни. "Пошёл, старик", – говорит Сальери. "Постой же: вот тебе, пей за моё здоровье", – говорит Моцарт.

Ещё маленький штрих. В рассказе о "Реквиеме" Моцарт говорит: "На третий день играл я на полу с моим мальчишкой. Можно ли представить себе пушкинского Сальери, играющего с детьми, да ещё в дни создания "Реквиема"?

Два раза появляется Моцарт в трагедии Пушки­на, оба раза он приносит с собою новую музыку и показывает свои создания не просто как произве­дения музыкального искусства, не как "открытия новых глубоких и пленительных тайн гармонии" (точка зрения Сальери!), а как ответ на впечатле­ния жизни. Второй раз речь идёт о "Реквиеме", и в образе "чёрного человека" показывает Пушкин  тот интимно-личный смысл, который связывался в переживании Моцарта с созданием его великой поэмы смерти. Ещё отчетливее обнаруживается замысел Пушкина в первом появлении Моцарта с безделицей, сочинённой во время бессонницы:

Конечно, не о том идёт здесь речь, что Моцарт сочинял программную, в специальном смысле этого слова, музыку, а о том, что сочинение музыки было для Моцарта включено в жизнь, являлось своео­бразным отражением и переживанием жизненных смыслов, тогда как для Сальери никаких смыслов, кроме музыкальных, на свете не было, и музыка, пре­вратившаяся в единственный и абсолютный смысл, роковым образом стала бессмысленной. С полной ясностью обнаруживается это в страшной софистике второго монолога Сальери, пытающегося доказать необходимость уничтожения Моцарта:

Трагедия Сальери началась гораздо раньше того момента, когда он позавидовал Моцарту. Она началась с того, что, достигнув полного про­фессионального успеха в той самой музыкальной области, которую он "упрямо и надменно" избрал единственным содержанием своей жизни, он начал переживать глубокую неудовлетворённость и перед ним встал вопрос о самоубийстве.

Но оказывается, что при всех этих условиях часто жизнь казалася ему несносной раной, что он "мало жизнь любил", что его "мучила жажда смерти". Восемнадцать лет он носил с собою яд и только путём разного рода хитрых соображений удерживал себя от того, чтобы пустить его в дело.

И Моцарта Сальери ненавидит больше всего за то, что Моцарт, в противоположность ему, явля­ется представителем величайшей свободы духа. В этом смысле он называет его "безумцем, гулякой праздным".

Сальери становится рабом "злой страсти", за­висти потому, что он, несмотря на глубокий ум, высокий талант, замечательное профессиональное мастерство, – человек с пустой душой. Наличие одного лишь изолированного интереса, вбирающе­го в себя всю направленность личности и не имею­щего опоры ни в мировоззрении, ни в подлинной любви к жизни во всём богатстве её проявлений, неизбежно лишает человека внутренней свободы и убивает дух. (...)

Темперамент и формирование характера

(Татьяна Ларина)

Первое едва ли нужно доказывать: об этом гово­рят все строфы второй и третьей глав, её характе­ризующие. к3адумчивость, ее подруга...~ (вторая, XXVI),  2Она влюбляется в обманы и Ричардсона и Руссо 2 (вторая, XXIX),  Тайну прелесть находила и в самом ужасе она..." (пятая, VII). Но больше всего говорит об этом начало её любви к Онегину (третья, VII–X).

Что касается импульсивности, то самое суще­ственное проявление её – факт написания письма. Чтобы оценить поступок Татьяны с этой стороны, надо с полной ясностью представить себе, что значило для девушки в то время и в той среде, где она выросла и жила, написать по собственной инициативе любовное письмо почти незнакомому человеку. Характерным дополнением к этому является её непосредственная реакция на первый после письма приезд Онегина, приезд, которого она ждала с трепетным нетерпением. Предупре­ждённые Ленским, Ларины вечером поджидают Онегина. Его появление именно в этот день ни в какой мере не было неожиданным.

Степень её впечатлительности и полное неуме­ние владеть собой очень ярко обнаруживаются во время именинного обеда, при последнем перед долгой разлукой свидании с Онегиным. Неожидан­но для себя оказавшись за столом прямо против Онегина, она обнаружила чрезвычайно непосредственную эмоциональную реакцию, которую Евге­ний законно отнёс к категории "траги-нервических явлений, девичьих обмороков, слёз" и которая явилась поводом к намерению Онегина отомстить Ленскому.

Татьяна восьмой главы именно в этом отно­шении составляет полную противоположность Татьяне-девушке: она – воплощение сдержан­ности, уравновешенности, спокойствия, умения владеть собой:

Первое её свидание с Онегиным после разлуки подано Пушкиным как законченный контраст к только что описанному мною последнему свиданию перед разлукой:

Следующее свидание: Онегин смущён, "неловок", а она "сидит покойна и вольна" (восьмая, ХХП). Дальнейшие встречи:

И наконец, после писем Онегина:

Она любит Онегина, но она не должна его любить, и это "не должна" определяет всё её по­ведение, всё до мельчайших оттенков взгляда и обращения, определяет бесповоротно и навсегда.

Жизнь Татьяны – это замечательная история овладения своим темпераментом, или, говоря дру­гими словами, история воспитания в себе харак­тера. У Татьяны первых глав романа в сущности ещё нет характера, имеются только предпосылки к нему. Татьяна восьмой главы – человек с на редкость законченным характером. Развёрнуто показывает Пушкин лишь начальный и конечный моменты этой истории; самый процесс создания характера проходит за сценой, и лишь в седьмой главе слегка приоткрывается уголок опущенного занавеса.

С.Л.Рубинштейн цитирует слова Гёте: "В тиши зреет интеллект, в бурях жизни формируется характер"^х. Характер Татьяны сформировался по внешней видимости кв тиши, но, если заглянуть глубже, в результате немалых внутренних бурь.

Каковы основные предпосылки к формированию характера Татьяны? Привычка к интенсивной, углу­блённой внутренней жизни; органическая народность, т.е. крепкая связь с лучшими традициями народного духа, устремлённость к "идеалу", т.е. направленность от текущей жизни, как она дана в окружающем, к чему-то лучшему, заданному, о чём мечтают, чего хотят, к чему стремятся; чувство долга – пока ещё "чувство", впоследствии ставшее сознанием.

При этих внутренних предпосылках характер создавался в уроках жизни. Первым был урок, полученный от Онегина. С ним как-то надо было справиться.

Вторым была смерть Ленского от руки того же Онегина, с особой остротой поставившая перед ней проблему должного:

Очень поучительно, что для Ольги, героини трагического происшествия, ничего должного из смерти Ленского не воспоследовало: она спокой­но вышла замуж за улана. Татьяна же, лицо для Ленского постороннее, в смерти его усмотрела для себя некий источник долженствования.

Третьим – и внутренне очень важным – уроком было познание Онегина, происшедшее в разлуке с ним (для её сознания – в разлуке "навсегда"), через изучение его вещей, его книг, заметок на них, всей материальной обстановки его жизни:

Переворот в понимании любимого человека ("Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено?" – седьмая, ХХV) должен был явиться переворотом и в понимании самой себя, да и многого другого в жизни.

Четвёртым уроком был выход из одинокой жиз­ни в деревне в людную жизнь Москвы, изучение людей ("Татьяна вслушаться желает в беседы, в общий разговор" – седьмая, XLVIII) и нахождение путей и способов приспособления к ним.

3а этим последовало испытание, первый жиз­ненно важный поступок – выход замуж без любви, но по долгу. То, к чему она готовила себя в деви­чьих мечтах – любовь, – не удалось. Место любви заступил долг, в этом первом испытании высту­пивший ещё как непосредственное переживание долга, долга перед матерью:

«Меня с слезами заклинаний молила мать» (восьмая, XLVII).

Возможно, что с этого момента Татьяна стала иметь характер. Формирование психических свойств личности не всегда процесс постепенный: бывают переломные моменты в жизни, начиная с которых человек становится другим.

Второе жизненное испытание – встреча с Оне­гиным – застало Татьяну уже человеком с вполне сложившимся характером. 4Я буду век ему верная – поступок, также сделанный по долгу, но психо­логическая природа его, по-видимому, отлична. Если там был долг перед матерью, то здесь едва ли долг перед мужем; скорее – долг перед принципом. Если там было непосредственное переживание долга, чувство долга, то здесь очень и очень опо­средованное сознание долга.

От непосредственной жизни чувством к строго сознательной жизни по принципу должного – та­ково основное направление эволюции личности Татьяны, ярко, хотя и фрагментарно, показанное в романе Пушкина.