Наш семинар посвящён, главным образом, тому, что психологи сказали о писателях и о литературе. Моё выступление несколько выпадает из этого контекста: оно будет посвящено тому, что сказал писатель – не о работах психологов, ко­нечно, но о тех глубинных проблемах творчества, которые представляют собой предмет психологии.

Много лет назад, предпринимая первые попыт­ки разобраться в том, каков источник художествен­ных замыслов, мы с 3.Н.Новлянской искали ответ не только в нашем скромном личном опыте, но и в трудах учёных – психологов, искусствоведов, а главное, обращались к высказываниям тех людей искусства, которые не только создавали свои про­изведения, но и пытались рассказать о психологических условиях их зарождения. Которые считали нужным описать отношение к жизни (мы стали на­зывать его эстетическим отношением), рождающее в человеке и способность, и потребность претворять свой жизненный опыт – казалось бы, "такой же", как и у всех людей – в художественные образы.

Немалая трудность была связана с тем, что в европейской, в том числе и в русской культуре, художники-практики и теоретики искусства живут как бы в разных "пространствах". Художники с определённым недоверием, порой не лишённым осно­ваний, относятся к тем, кто не создаёт искусство, но рассуждает о нём. А сами редко бывают склонны и способны к осознанию, обобщению, а тем более – опи­санию психологических истоков своего творчества.Мне, помнится, очень помогли тогда дальнево­сточные "художники-мыслители"; там, к счастью, эти грани человеческого творчества не разделились в такой степени, как у нас, и многие авторы писа­ли о творчестве так же охотно, проникновенно и ответственно, как изображали свои "горы-воды" или сочиняли хокку.

Когда я, в меру своих возможностей, понял, о нём они говорят, я стал опознавать проявления такого же мироощущения и у многих западных писателей, живописцев, музыкантов. А Зинаида Николаевна обратила внимание на отечественного автора, казалось бы, с детства всем знакомого, а на самом деле по сей день не оценённого, и даже во многом не открытого, – на М.М.Пришвина.

Философско-пихологически-эстетические идеи Пришвина, с поразительной тонкостью выражен­ные в его дневниковых записях, в дальнейшем очень помогали нам в осмыслении психологиче­ского содержания эстетического отношения чело­века к жизни (и не в меньшей степени помогали З.Н.Новлянской и Г.Н.Кудиной при разработке курса развивающего обучения "Литература как предмет эстетического цикла").

Приведу нашу излюбленную цитату из днев­ников М.Пришвина – о том, "из-за чего" и "ради чего" возникает искусство.

...мы, люди, миллионы лет двигаясь вперёд, теряли способность плавать, летать или сидеть, как листки на черенках, прикреплённых к могучему стволу дерева, ползать по тонким стеблям растений, качаясь от ветра, крутиться в воздухе семенными летучками, трескаться, как орех, пы­лить воздух спорами – мы были всем и многое уте­ряли, такое хорошее, что очень хотелось бы опять иметь. И только потому, что мы в родстве со всем миром, восстанавливаем мы силой родствен­ного внимания общую связь и открываем своё же личное в людях другого образа жизни, даже в животных, даже в растениях, даже в вещах (курсив мой – А.М.).

Отвлекусь ненадолго от главной линии моего сообщения и замечу, как точно, диалектично и, может быть, непреднамеренно характеризует При­швин то, что мы привыкли называть прогрессом, или, в другом контексте, эволюцией: двигаясь вперёд, мы теряли нечто ценное. Куда привычнее думать, что природа, культура, отдельный человек в своём возрастном развитии, "двигаясь вперёд, только и делают, что приобретают, становятся всё совершеннее".

Это отчётливо видно на примере понимания детства: психологам и педагогам понадобилось не­малое время, чтобы понять, что переход ребёнка с одной возрастной ступеньки на другую связан не только с приобретениями, но и с потерями чего-то такого хорошего, что хотелось бы опять иметь. Известный учёный Н.С.Лейтес полагал, что вы­дающиеся, творческие люди становятся такими потому, что, взрослея, приобретая достоинства новой возрастной ступени, они не теряют и даров предыдущего возраста. (Не случайно, наверное, говорят, что большой художник – буду говорить только о художнике – навсегда сохраняет и какие-то важные детские черты.)

Но вернусь к цитированному тексту Пришвина. То, как писатель характеризует переживание, или, скорее, целостное отношение к жизни, которое рождает художественное творчество, поразитель­ным образом совпадает с тем, что говорили многие люди искусства разных времён и народов, ничего не знавшие друг о друге, исповедовавшие разную веру, говорившие на разных языках. Переживание всеобщности жизни, своей сопричастности ей, не­сомненность всеобщего родства – вот что лежит в основе художественного творчества, и без чего истинного искусства не получится.

Выделим из этой цитаты два особо значимых слова. Первое – это слово «открываем» ("мы от­крываем своё же личное..."). Открываем для себя то, что реально, хотя и неявно существует, а не привносится, не "вчувствуется" в мир возбуждён­ной фантазией художника. Это подчёркивает и замечательный философ Н.О.Лосский: художник не примысливает, а действительно видит "во всём разлитую жизнь".

Для художника такое восприятие мира как бы аксиоматично, хотя бы он специально и не заду­мывался об этом. Но интересно, что в последнее время эта реальность стала проникать в науку, хотя и представляется лежащей вне досягаемости строго научных принципов, методов и критериев, таких, как причинная логика, экспериментальная проверка гипотез, повторяемость и измеримость результата и т.д.

Уже существуют диссертационные исследова­ния, позволяющие говорить о возможности обще­ния человека и растения, человека и животного; возникло экопсихологическое направление, свя­занное, в первую очередь, с работами психолога В.И.Панова; появляются данные о том, что "мыс­леобразы", создаваемые отдельным человеком, обретают самостоятельное существование и ока­зывают воздействие на окружающее, и т.д., и т.п.

А пришвинское "Мы были всем..." неожиданно оказывается созвучно мыслям великого христиан­ского проповедника нашего времени, митрополита Антония Сурожского. В библейском рассказе о сотво­рении Адама из праха земного митрополит Антоний видит указание на то, что человек, особо отмеченный творческим Духом Божьим, в то же время изначаль­но причастен всей природе, всему бытию, начиная с "нижних", первоначальных его пластов.

Второе значимое слово, которое нужно отметить в тексте Пришвина – это родственное внимание. Внимание может быть разным. Это может быть внимание сыщика, внимание любознательного туриста; да и каждый человек, интересующийся какой-либо стороной жизни, избирательно внимателен к мельчайшим её проявлениям. Но внимание, о котором говорит Пришвин и которое присуще художнику, – особое, оно подмечает в сво­ём предмете то, что открывается именно и только в силу внутреннего родства; то, в чём сказывается, просвечивает "душа вещей", родственная самому художнику.

Для психолога и педагога очень важно, что Пришвин понимает родственное внимание не как особый, элитарный дар больших художников, а как норму, как нормальную способность всех лю­дей. Но у художников она бесконечно расширена и, воплощаясь в произведениях, помогает её бес­конечному расширению у каждого человека.

Но в чём же различие между художником – и этим самым "каждым" человеком, или, лучше сказать, человеком, который может проявить свой творческий потенциал не в искусстве, а в какой-либо другой области жизни и культуры? Только в количестве родственного внимания? Нет, При­швин гораздо глубже понимает суть дела.

Он пишет, что главная тайна писательского тру­да, которой не надо, или даже нельзя учить никого, это – переводить всерьёз жизнь свою в словом. Вот в чём дело – не в отдельных специальных способ­ностях, а в том, что "писательство" (живопись, музыка, математика, археология, общественное служение в той или иной форме...) приобретает для человека первостепенную ценностную значимость, становится, в самом прямом смысле, делом жизни.

Пришвин далеко не одинок в таком понимании творчества. К примеру. К.Д.Ушинский говорил, что выдающихся людей отличает не какой-то осо­бый ум, а постоянная устремлённость всего суще­ства в определённую область деятельности. А выда­ющийся музыкальный педагог А.Д.Артоболевская считала, что способности ребёнка могут проявиться лишь тогда, когда его душой целиком овладеет ин­терес к музыке, потребность заниматься музыкой. С этой точки зрения, нужно буквально понимать знаменитый афоризм Томаса Манна: "Талант – это потребность".

Но почему этому не надо, или нельзя "учить"? Не потому, конечно, что надо оградить территорию "художественной элиты" от "обычных" людей! Можно научить ребёнка технике игры на музы­кальном инструменте ("придать перстам послуш­ную сухую беглость", как говорит пушкинский Сальери); можно, наверное, упражнениями раз­вить звуковысотный слух. Но никто (к счастью!) не может научить ребёнка испытывать потребность "переводить всерьёз жизнь свою" в музыку или во что-либо иное. зато можно, хотя и трудно, так вводить ребёнка в музыку (или во что-либо иное), чтобы он почувствовал: эта область достойна того, чтобы "переводить в неё жизнь". И, сравнивая её с другими, тоже достойными, сделал выбор, в чём именно он призван реализовать себя.

Такова лишь малая часть мыслей, на кото­рые наводят бесчисленные дневниковые записи М.М.Пришвина о жизни – творчестве – искусстве.

Примечание.

В советское время записки М. М.Пришвина издавались  в сборниках «Глаза земли», «Незабудки», в некоторых выпусках альманаха «Контекст». Начиная с 1991 года, разными издательствами осуществляется многотомное из­дание дневников писателя, которые сам он считал «своей главной книгой». В 1996 году в издательстве «Искусство в школе» вышла книжка «Силой родственного внимания», где собраны мысли Пришвина о творчестве.