Образ мира и «вибрация души»

В предыдущем номере журнала была опубликована статья Л.3опотаревой о взаимосвязи искусств в импрессионизме с нашими комментариями к ней. Сегодня мы знакомимся с работой педагога, который тоже старается раскрыть детям глубинное род­ство разных искусств, но иными методами и на ином материале, не слишком доступном не только детям, но и взрослым.

Ещё не так давно многие у нас простодушно полагали, что абстрактное, или беспредметное, или «нонфигуративное», ис­кусство – это не более чем прикрытие для тех, кто попросту «не умеет рисовать». Сейчас это, я надеюсь, уже не тема для серьёз­ного обсуждения (хотя шарлатан может «свить гнездо» под сенью любого направления, и изобразить из себя «абстракциониста», понятное дело, легче, чем «реалиста»).

Более устойчиво другое, несколько снобистское заблуждение: абстрактная живопись не только не отображает внешний мир, но и не выражает внутренний мир человеческой души, ничего не говорит и не должна говорить о том единственном мире, в котором мы живём. Её дело – самоценная игра цветов, форм или фактур, а знатоки понимают, насколько изысканно, точно, своеобразно и стильно ведёт художник эту игру. Но разве такими представлени­ями о живописи и её роли вдохновлялись основатели, теоретики,

выдающиеся представители беспредметного искусства? Напротив, они рассчитывали сделать своё искусство более содержательным, чем фигуративная живопись, поскольку обострённо чувствовали суггестивное и ассоциативное воздействие не только того, что и как изображено на картине, но и самой материи искусства; от­зывались душой на то, что «говорят» своим особым языком цвета и формы, линии и пятна, фактуры и объёмы.

Это, кстати, не означало принципиального отказа от изобра­жения. Так, главный теоретик абстракционизма В.Кандинский, создававший своего рода «азбуку» эмоционального воздействия разных цветов и форм, приводит следующий характерный при­мер. Яркий (кажется, красный) цвет вызывает у нас радостное чувство, но если художник оденет в яркую одежду изображаемого героя, который, по сюжету картины, находится в печальном или опасном положении, тот же самый яркий цвет нас не обрадует, а, напротив, усилит драматизм ситуации.

Сам Кандинский в зрелые годы писал беспредметные картины, но и он, и другие вдумчивые сторонники нового направления пре­красно понимали, что и в картинах старых мастеров действуют скрытые силы цвета и формы, что это и придаёт им (в отличие от окостенелого академизма или «бытописательства» конца ХI~ века) такую глубину художественного воздействия. Но там эти силы присутствуют «прикровенно», проступают сквозь изображе­ние внешнего мира, как бы прячутся под покровом объективной, «предметной» реальности. Если же её отбросить, обойтись без предметов, то – верили создатели нового направления – внутрен­нее содержание картины, невыразимое словами переживание, «вибрация души», лежащая в её основе, выступят в обнажённом виде и будут восприниматься сильнее, без помех и отвлечений, более остро и непосредственно.

Так ли это? Действительно ли абстракционистам удавалось выражать невыразимое с большей силой, чем великим старым мастерам? С моей точки зрения (подчеркиваю – с моей) – нет, не удавалось. По-моему, художник, который выражает невиди­мое духовное содержание, преображая образы видимого мира, достигает большей глубины прозрения в тайну, чем это удаётся «беспредметникам». Наш мир словно становится прозрачным, через него просвечивает бесконечный духовный мир, который становится благодаря этому ближе к нам и «реальнее». А по­пытка непосредственно передавать невидимое, парадоксальным

образом, оказывается схематичнее и беднее. Многие композиции  В.Кандинского великолепны, но, читая его слова о «музыке сфер» и о картине-мироздании, трудно избавиться от ощущения пре­увеличения: то, о чём он мечтал, что проектировал, слишком уж превышает то, что возникает на полотне...

Впрочем, воздержимся от приговоров. Беспредметная живо­пись – новорожденный младенец по сравнению с предметной, и никто не знает, какие возможности творчества и восприятия откроются у человека через какие-нибудь 2-3 тысячи лет. Несо­мненно другое: если не обладать чуткостью к непосредственному воздействию «материи» произведения, тех самых цветов и форм, то ни анализ идейного содержания картины любого направления, ни знание исторических и биографических обстоятельств её по­явления не сделают наше восприятие художественным. И с этой точки зрения приобщение ребёнка к беспредметной живописи может много дать для его художественного развития в целом.

Естественно, что беспредметная живопись нашла своего ближайшего союзника в музыке – искусстве, которое обладает максимальной силой воздействия, но, за редкими экзотическими исключениями, не прибегает к имитации звуков объективного мира. Аналогичная линия обозначилась в своё время и в искус­стве слова: поэты пытались выявить выразительность «материи языка», освободить звучание слова от его житейских значений, а также от литературных условностей и штампов. В отечественной поэзии это проявилось в так называемой «зауми» – направле­нии, связанном, в первую очередь, с именами В.Хлебникова и С.Кручёных.Отметим попутно: «заумное» – не ругательное слово, означающее отсутствие здравого смысла, нарочитое усложнение простых вещей и т.п. Заумное – то, что за умом, что превосходит возможности обычного, рационального постижения.

Что же касается интересного урока, той методики, с помощью которой Н.Новикова стремится достичь «формирования эмоцио­нально-личностного отношения к беспредметному искусству», то мы хотели бы узнать, как эту методику оценят коллеги – педагоги, захотят ли воспользоваться ею в своей практике, что и почему сочли бы целесообразным изменить, и т.д., и т.п. Я же позволю себе предложить для обсуждения два замечания. Первое. Очень важно, необычно и правильно с точки зрения эмоционально-эстетического развития ребёнка то, что автор старается включить «в работу» все чувственные модальности, а не только зрение и слух. Второе. Несомненно, восприятие произведения не только «имеет право» быть индивидуальным, но и не может быть иным, но значит ли это, что «все варианты правильны»? Или бесконечное разнообразие индивидуальных интерпретаций помещается всё же в некотором широком, но не безбрежном русле авторского замысла? Иначе – зачем нам автор?

Напоследок призываю критически отнестись к финальному словарному определению беспредметного искусства, хранящего, мне кажется, воспоминания о «социалистическом реализме»; в особенности в той его части, где говорится о «хаотических, не­организованных, абстрактных формах». Во-первых, эти эпитеты не должны идти через запятую, как будто абстрактное и есть неорганизованное; во-вторых, если уж мы говорим главным об­разом о В.Кандинском, то причём тут неорганизованность? Даже к упоминаемому абстрактному экспрессионизму нужно подходить более дифференцированно!