Якорь, брошенный в небо...
Якорь, брошенный в небо...
Российский посол А.С.Грибоедов в полемике с Наиб-султаном привёл неожиданный поэтический пример, сравнив Россию с водоёмом, что собирается из множества капель... На Востоке всегда ценилось умение красиво говорить, но скорее всего решительная сдержанность дипломата помогла Грибоедову уговорить властных султанов и шахов уступить ему бывших русских подданных. В тот раз он вернул на родину из персидского плена 150 человек. Об этом факте редко вспоминают. К тому времени Туркманчайское мирное соглашение между Российской империей и Персией, положившее конец русско-персидской войне, было подписано, и заслуги Грибоедова в этом успехе было трудно переоценить. А он, помимо своих полномочий, совершает этот беспримерный подвиг...
Существует своего рода дневник этого первого возвратного путешествия Грибоедова из Персии на родину и описание возвращения в русские земли вызволенных им бывших сограждан. Второму помешала гибель Грибоедова, случившаяся в результате разгрома российского посольства в Тегеране. Но народному сознанию трудно смириться со смертью героя. Быть может, с этим связано возникновение легенды, прочно связавшейся с именем Грибоедова. В сознании людей он в каком-то смысле соединился с образом таинственного белого бедуина, который, согласно преданию, является среди людей во времена всеобщего помрачения духа, когда рушится человеческая общность и идёт гибель народа....
В основе фильма – эта история возвращения, обобщённая до притчи. С одной стороны, люди проходят совершенно конкретным географическим маршрутом. Герои движутся с юга на север через горы 3агрос. Но дело в том, что эти древние горы являются историческим порталом появления и исчезновения многих народов на земле. Именно в этих местах появились парсы, мидийцы, скифы...
В каком-то смысле этот горный ландшафт – трёхмерная каменная книга, на страницах которой запечатлены свидетельства существования многих человеческих цивилизаций со времён Эдема. Взлёты и падения народов.
Просто так пройти по горному хребту 3агроса невозможно. Люди движутся в некой абсолютной пространственно-временной системе координат. Их провожают взглядом легендарные цари древности и полубоги. Через завесу времени на них взирают Митра и Ахура-Мазда. Горы точно рассказывают нам историю людского рода.
Важная пространственная точка в фильме – руины крепости Тахт-е-Сулейман. Это почти конец пути. Люди, которые прошли 3агрос, изменились настолько, что их можно назвать новыми людьми. Поэтому капли воды уже не падут в землю, а, наоборот, будут стремиться к небу, как воды озера Тахт-е-Сулейман. Это озеро в древности считалось воплощением бога подземных вод Абзу. Его почитали шумеры – народ, положивший начало исторической жизни человечества. В крепости Тахт-е-Сулейман боги шумеров попрощались с путниками, и за начальным рубежом истории им открывается уже жизнь доисторических героев...
Движение в пространстве оказывается в фильме движением в глубь времен.
Сложность пути нарастает, и в какой-то момент остаётся надеяться только на силы человека. На силу его духа. В момент сомнения таинственный белый бедуин, которому предстояло провести путников через пламенеющие земли, – последнее, быть может, самое трудное испытание, рассказывает им легенду:
Однажды в древности люди отправили в Рай четырёх посланников, чтобы те узнали судьбу мира. Посланники преодолели пределы земли, справились с сопротивлением воздуха, воды и огня... Пройдя Млечным путём, они оказались у ворот Рая. Их охраняли ангелы с огненными мечами. Прежде чем позволить людям войти, ангелы огласили закон, обязательный для всякого: вечное блаженство будет даровано тому, кто согласится не спрашивать ни о чём. Желающий задать вопрос может это сделать, но он не останется в Раю дольше, чем будет звучать ответ...
И никто из пришедших не выбрал Рая. Один не захотел забыть свою маленькую, скудную землю, которая меньше пылинки в бесконечном пространстве, – мысль о потере любимых оказалась сильнее наслаждения покоем и счастьем. Другой, не имея близких, не согласился покинуть род людской, пребывающий в страданиях и неведении. Третий просто хотел знать судьбу мира. А четвёртый не желал брать на себя никаких обязательств, потому что больше всего ценил свободу.
Ангелы подивились своеволию человеческих созданий, которые райское блаженство расценивают ниже памяти, любви, сострадания к ближним, знания и свободы, и указали им на бесконечно опасную дорогу средь гор, над которыми, как знамя в облаках, развевалась вершина горы небесной.
И началось восхождение, требовавшее иногда тысячи, а иногда и сотни тысяч лет...
Каждый человек, слушавший слова проводника, примерил на себя эту первоисторию. Четыре источника рек – Уйзун, Гихон, Феррат и Диглат – с гордостью смотрели на тех, кто сделал выбор и, несмотря ни на что, продолжил путь. Путь человека к Дому, к собственным истокам...
Горы становились всё круче, и люди ступали молча, налегая на рёбра гор. Внутри них большим зверем рычал подземный гром. Оставалось только слышать и слушать. Дышать становилось труднее... Вообще, человек, который движется, преодолевая серьёзное сопротивление, всегда остро чувствует, будто должно что-то произойти: либо смерть, либо новое рождение, либо открытие нового видения. Так и нашим героям казалось, что вот-вот откроется даже не второе дыханье, а ещё какой-то новый, неведомый орган чувств. Не случайно у шумеров слух и мудрость – это одно слово...
Путь наших героев начинается с почти первобытного унижения, которое им пришлось пережить, когда их, пленников, заставили снять верхнюю одежду. В какой-то момент, оказавшись в безлюдной природной среде, они сами становятся людьми природы. Они уже не рабы, живущие от усталости к усталости; готовы довольствоваться необходимым, тем, что даёт природа. Такова, в сущности, философия первобытного человека: всё, что мешает движению, является лишним... здесь к бывшим пленникам возвращается ощущение свободы, и благодаря этому людям становится легче прочесть то, что говорит им окружающее пространство, горы, небо, ощутить красоту мира. Их путь в каком-то смысле напоминает долгое радение, способное открыть некую истину...
В работе над этим фильмом для меня интерес как художника к миру архаики, прежде всего архаики Востока, соединился с этнографией, историей, прежде всего – древней. И чем больше погружаешься в пласты древности, тем очевидней близкое родство народов и их культур...
Что касается техники, особых новшеств в этом фильме вроде бы не предусматривалось. То же соединение рисованной и объёмной анимации. Разве что не свойственная анимационному кино многофигурность: в кадре одновременно действует множество персонажей.
Собственно, один из главных героев картины – персонаж коллективный, народ. У этого персонажа – людей, вызволенных из плена, стремящихся возвратиться домой, – много глаз, много рук, ног. Любой в этой общности имеет своё собственное лицо, характер. Если зритель за короткое экранное время не успеет разглядеть каждого, всё равно останется ощущение многоголосия. И тем не менее, герои всё равно существуют как целое. И к концу фильма эта внутренняя взаимосвязь усиливается, становится всё очевиднее. Перед нами, если воспользоваться метафорой Грибоедова, уже не россыпь капель, а капли, собранные в ручеёк, который истекает на родину, к своему истоку вопреки всем физическим законам.
Обычно в мультипликационном кино аниматоры двигают несколько персонажей в выстроенном кадре. А в последнее время их всё чаще размножают с помощью специальных компьютерных программ. В нашем фильме каждый персонаж двигается отдельно. Но чтобы это смотрелось цельно, герои помещены в реальную природную среду. Природные стихии – свет, ветер, дождь... – помогают соединить все компоненты изображения вместе. Они участвуют в одушевлении.
Мы задумываемся о времени, ищем в настоящем прошлое, заглядываем в будущее, и время намекает нам, что совсем скоро мы сами станем временем, его измерением. Мы хотим подчинить время, соревнуемся, пытаемся обогнать и сделать его больше...
Человек не замечает ход времени, и, чтобы оно стало заметным для восприятия, его нужно либо замедлить, либо убыстрить. Это даёт разные художественные и смысловые эффекты.
Исходя из того, что в фильме применена технология съёмки на природе, естественная жизнь, снятая на пленку, при склейке кадров убыстряется, и возникает новый, совершенно иной ритм. Получается, что персонаж существует в особой пространственно-временной среде. При этом ускорении появляется ощущение, что окружающее пространство становится более живым что ли. Это напоминает убегающий песок. То, что не замечалось ранее, проявляется с очевидностью. Само время оказывается своего рода спусковым механизмом всего действия.
А с другой стороны, работая над фильмом, мы находились под впечатлением от старинных персидских фотографий, где время, наоборот, дважды остановлено. Позирующий на авансцене остановлен жестом фотографа, а за его спиной развёрнуто то, что нельзя заставить замереть, поскольку это пространство, нарисованное на холсте. Природа, переданная мёртвым живописным языком, как это ни странно звучит, создаёт двойную статику. И в результате на экране возникает парадоксальное соединение подчёркнутой статичности и намеренного сжатия времени.
Ещё один существенный художественный элемент: вещи–метафоры. В нашем фильме в такой роли выступает, к примеру, ткацкий станок. Он архаично трёхчастен, воспроизводит в самой своей конструкции верхний, нижний и средний миры. Человеку древности такой образ мира был понятен. Он мог осязать его мыслью. В фильме эта вполне бытовая вещь предстаёт как модель доступного человеческому разумению мироустройства, наглядной его механики. Натянутые струны станка – силовые линии. Внизу у станка – подвесные грузы, которые, одновременно, служат якорями для всей этой конструкции. Каменные якоря, погружённые в нижний мир...
Подобные грузы-якоря, как и другие детали, проходят образными лейтмотивами, получают развитие на протяжении всего фильма. Якорь состоит из определённых элементов. Как ни странно, эти первоэлементы, сам образ якоря просматриваются во множестве вещей и конструкций, сопровождающих жизнь человека. Даже в очертаниях храмового купола – некое подобие якоря, брошенного в небо...
Для меня этот уходящий в бесконечность образный и смысловой потенциал вещи, её внутренняя взаимосвязь с целым мирозданием, подсказывали подходы, служили камертоном, определяющим стилистику фильма.
Удивительно, что вертикальная основа якоря по традиции называется веретеном... И получается, что обыкновенный вертикальный ткацкий станок, изобретённый древними персами, трансформируется в своего рода парусник, корабль времени...
Путники, следуя из Исфахана, видят девочек, сидящих за ткацким станком. Они колдуют над нитями, точно сами – неотъемлемая часть общей конструкции. Но она настолько громоздка по сравнению с их фигурками, что кажется возникающее под их пальцами полотно тянется до небес...
Считается, что мы можем проследить историю той или иной мысли, понаблюдать, как она развивалась, трансформировалась, преображалась, усложнялась или упрощалась. Но существует и история человеческого восприятия.
Современный человек будет рассматривать портрет, выполненный графическими средствами. Тушь, тонкий контур, штрихи... Современный зритель увидит в этом портрет. А ещё сто лет назад какой-нибудь абориген Новой Гвинеи воспринял бы это лишь как хаотичное нагромождение линий и чёрточек, которое не складывается ни во что узнаваемое... Он находится внутри своей особой модели восприятия, отличной от представлений другой эпохи и культуры. Когда последний индеец племени яппи пришёл однажды в театр, то не стал смотреть на сцену, а повернулся лицом к зрительному залу. Его привлекло немыслимое для него скопление людей, которое ему казалось морем из людских голов.
А в нашем фильме мы проверили своё восприятие феноменов природы. Вот, к примеру, охотились за весенним солнцем. Нам оно казалось диким, ослепительным. Думалось, что оно воспринимается таким на контрасте с полумраком, преобладающе пасмурной погодой недавней зимы.
Но вот уже летом мы вернулись к кадрам, снятым весной, как люди, уже привыкшие к сезонному обилию солнечного света. И оказалось, что весеннее солнце по-прежнему буйствует в кадре, создавая образ, примеченный на старинных персидских фотографиях. Рождалось то же впечатление...
Существует подход к картине как к вещи. У неё есть подрамник, рама, холст, разукрашенный красками. Это предмет, который может украсить стену. А может быть и другой подход, – когда человек, смотря на картину, забывает, из чего она сделана, как написана, а воспринимает прежде всего то, что она ему рассказывает и в какие чувства посвящает...
Так и к анимационному фильму можно относиться как к некоему короткому сотрясанию эфира, непритязательному по содержанию и исполнению, говорящему словами под музыку.
А может быть и другой подход, когда мы смотрим фильм как произведение, сообщающее нам что-то важное, и забываем об условности, верим, переживаем, сочувствуем.
Но это так не только для зрителя, но и для автора. Как в поговорке: попробуйте удивиться сами, тогда и другие вслед за вами удивятся, испытают ту же ни с чем не сравнимую радость творческого открытия...
Оставить комментарий