Якорь, брошенный в небо...

Якорь, брошенный в небо...

На киностудии «Анимафильм» Московского детского фонда завершаются съёмки анимационного фильма "Белый бе­дуин". Возвратное путешествие А.С.Грибоедова», который приурочен к двухсотлетию со дня рождения Грибоедова и Году Литературы в России. 0 работе над фильмом рассказывает режиссёр-постановщик, художник Эдуард Беляев. Беседу записала О.Алдошина.

Российский посол А.С.Грибоедов в полемике с Наиб-султаном привёл неожиданный поэтический пример, сравнив Россию с водоёмом, что со­бирается из множества капель... На Востоке всегда ценилось умение красиво говорить, но скорее всего решительная сдержанность дипломата помогла Грибоедову уговорить властных султанов и шахов уступить ему бывших русских подданных. В тот раз он вернул на родину из персидского плена 150 человек. Об этом факте редко вспоминают. К тому времени Туркманчайское мирное соглашение меж­ду Российской империей и Персией, положившее конец русско-персидской войне, было подписано, и заслуги Грибоедова в этом успехе было трудно переоценить. А он, помимо своих полномочий, совершает этот беспримерный подвиг...

Существует своего рода дневник этого первого возвратного путешествия Грибоедова из Персии на родину и описание возвращения в русские земли вызволенных им бывших сограждан. Второму помешала гибель Грибоедова, случившаяся в ре­зультате разгрома российского посольства в Теге­ране. Но народному сознанию трудно смириться со смертью героя. Быть может, с этим связано воз­никновение легенды, прочно связавшейся с име­нем Грибоедова. В сознании людей он в каком-то смысле соединился с образом таинственного белого бедуина, который, согласно преданию, является среди людей во времена всеобщего помрачения духа, когда рушится человеческая общность и идёт гибель народа....

В основе фильма – эта история возвращения, обобщённая до притчи. С одной стороны, люди проходят совершенно конкретным географическим маршрутом. Герои движутся с юга на север через горы 3агрос. Но дело в том, что эти древние горы являются историческим порталом появления и исчезновения многих народов на земле. Именно в этих местах появились парсы, мидийцы, скифы...

В каком-то смысле этот горный ландшафт – трёхмерная каменная книга, на страницах которой запечатлены свидетельства существования многих человеческих цивилизаций со времён Эдема. Взлё­ты и падения народов.

Просто так пройти по горному хребту 3агроса невозможно. Люди движутся в некой абсолютной пространственно-временной системе координат. Их провожают взглядом легендарные цари древности и полубоги. Через завесу времени на них взирают Митра и Ахура-Мазда. Горы точно рассказывают нам историю людского рода.

Важная пространственная точка в фильме – руины крепости Тахт-е-Сулейман. Это почти конец пути. Люди, которые прошли 3агрос, изменились настолько, что их можно назвать новыми людь­ми. Поэтому капли воды уже не падут в землю, а, наоборот, будут стремиться к небу, как воды озера Тахт-е-Сулейман. Это озеро в древности счита­лось воплощением бога подземных вод Абзу. Его почитали шумеры – народ, положивший начало исторической жизни человечества. В крепости Тахт-е-Сулейман боги шумеров попрощались с путниками, и за начальным рубежом истории им открывается уже жизнь доисторических героев...

Движение в пространстве оказывается в фильме движением в глубь времен.

Сложность пути нарастает, и в какой-то момент остаётся надеяться только на силы человека. На силу его духа. В момент сомнения таинственный белый бедуин, которому предстояло провести путников через пламенеющие земли, – последнее, быть может, самое трудное испытание, рассказы­вает им легенду:

Однажды в древности люди отправили в Рай четырёх посланников, чтобы те узнали судьбу мира. Посланники преодолели пределы земли, справились с сопротивлением воздуха, воды и огня... Пройдя Млечным путём, они оказались у ворот Рая. Их охраняли ангелы с огненными ме­чами. Прежде чем позволить людям войти, ангелы огласили закон, обязательный для всякого: вечное блаженство будет даровано тому, кто согласится не спрашивать ни о чём. Желающий задать вопрос мо­жет это сделать, но он не останется в Раю дольше, чем будет звучать ответ...

И никто из пришедших не выбрал Рая. Один не захотел забыть свою маленькую, скудную землю, которая меньше пылинки в бесконечном простран­стве, – мысль о потере любимых оказалась сильнее наслаждения покоем и счастьем. Другой, не имея близких, не согласился покинуть род людской, пребывающий в страданиях и неведении. Третий просто хотел знать судьбу мира. А четвёртый не желал брать на себя никаких обязательств, потому что больше всего ценил свободу.

Ангелы подивились своеволию человеческих созданий, которые райское блаженство расценива­ют ниже памяти, любви, сострадания к ближним, знания и свободы, и указали им на бесконечно опасную дорогу средь гор, над которыми, как знамя в облаках, развевалась вершина горы небесной.

И началось восхождение, требовавшее иногда тысячи, а иногда и сотни тысяч лет...

Каждый человек, слушавший слова проводни­ка, примерил на себя эту первоисторию. Четыре источника рек – Уйзун, Гихон, Феррат и Диглат – с гордостью смотрели на тех, кто сделал выбор и, не­смотря ни на что, продолжил путь. Путь человека к Дому, к собственным истокам...

Горы становились всё круче, и люди ступали молча, налегая на рёбра гор. Внутри них большим зверем рычал подземный гром. Оставалось только слышать и слушать. Дышать становилось труднее... Вообще, человек, который движется, преодолевая серьёзное сопротивление, всегда остро чувствует, будто должно что-то произойти: либо смерть, либо новое рождение, либо открытие нового видения. Так и нашим героям казалось, что вот-вот откроет­ся даже не второе дыханье, а ещё какой-то новый, неведомый орган чувств. Не случайно у шумеров слух и мудрость – это одно слово...

Путь наших героев начинается с почти перво­бытного унижения, которое им пришлось пере­жить, когда их, пленников, заставили снять верхнюю одежду. В какой-то момент, оказавшись в безлюдной природной среде, они сами становятся людьми природы. Они уже не рабы, живущие от усталости к усталости; готовы довольствоваться необходимым, тем, что даёт природа. Такова, в сущности, философия первобытного человека: всё, что мешает движению, является лишним... здесь к бывшим пленникам возвращается ощущение свободы, и благодаря этому людям становится легче прочесть то, что говорит им окружающее пространство, горы, небо, ощутить красоту мира. Их путь в каком-то смысле напоминает долгое ра­дение, способное открыть некую истину...

В работе над этим фильмом для меня интерес как художника к миру архаики, прежде всего архаики Востока, соединился с этнографией, историей, прежде всего – древней. И чем больше погружаешься в пласты древности, тем очевидней близкое родство народов и их культур...

Что касается техники, особых новшеств в этом фильме вроде бы не предусматривалось. То же соединение рисованной и объёмной анимации. Разве что не свойственная анимационному кино многофигурность: в кадре одновременно действует множество персонажей.

Собственно, один из главных героев картины – персонаж коллективный, народ. У этого персона­жа – людей, вызволенных из плена, стремящихся возвратиться домой, – много глаз, много рук, ног. Любой в этой общности имеет своё собственное лицо, характер. Если зритель за короткое экранное время не успеет разглядеть каждого, всё равно останется ощущение многоголосия. И тем не менее, герои всё равно существуют как целое. И к концу фильма эта внутренняя взаимосвязь усиливается, становится всё очевиднее. Перед нами, если воспользоваться мета­форой Грибоедова, уже не россыпь капель, а капли, собранные в ручеёк, который истекает на родину, к своему истоку вопреки всем физическим законам.

Обычно в мультипликационном кино анимато­ры двигают несколько персонажей в выстроенном кадре. А в последнее время их всё чаще размно­жают с помощью специальных компьютерных программ. В нашем фильме каждый персонаж двигается отдельно. Но чтобы это смотрелось цельно, герои помещены в реальную природную среду. Природные стихии – свет, ветер, дождь... – помогают соединить все компоненты изображения вместе. Они участвуют в одушевлении.

Мы задумываемся о времени, ищем в настоя­щем прошлое, заглядываем в будущее, и время намекает нам, что совсем скоро мы сами станем временем, его измерением. Мы хотим подчинить время, соревнуемся, пытаемся обогнать и сделать его больше...

Человек не замечает ход времени, и, чтобы оно стало заметным для восприятия, его нужно либо замедлить, либо убыстрить. Это даёт разные худо­жественные и смысловые эффекты.

Исходя из того, что в фильме применена тех­нология съёмки на природе, естественная жизнь, снятая на пленку, при склейке кадров убыстря­ется, и возникает новый, совершенно иной ритм. Получается, что персонаж существует в особой пространственно-временной среде. При этом ускорении появляется ощущение, что окружаю­щее пространство становится более живым что ли. Это напоминает убегающий песок. То, что не замечалось ранее, проявляется с очевидностью. Само время оказывается своего рода спусковым механизмом всего действия.

А с другой стороны, работая над фильмом, мы находились под впечатлением от старинных пер­сидских фотографий, где время, наоборот, дважды остановлено. Позирующий на авансцене останов­лен жестом фотографа, а за его спиной развёрнуто то, что нельзя заставить замереть, поскольку это пространство, нарисованное на холсте. Природа, переданная мёртвым живописным языком, как это ни странно звучит, создаёт двойную статику. И в результате на экране возникает парадоксальное соединение подчёркнутой статичности и намерен­ного сжатия времени.

Ещё один существенный художественный эле­мент: вещи–метафоры. В нашем фильме в такой роли выступает, к примеру, ткацкий станок. Он архаично трёхчастен, воспроизводит в самой своей конструкции верхний, нижний и средний миры. Человеку древности такой образ мира был понятен. Он мог осязать его мыслью. В фильме эта вполне бытовая вещь предстаёт как модель доступного человеческому разумению мироустройства, на­глядной его механики. Натянутые струны станка – силовые линии. Внизу у станка – подвесные грузы, которые, одновременно, служат якорями для всей этой конструкции. Каменные якоря, погружённые в нижний мир...

Подобные грузы-якоря, как и другие детали, проходят образными лейтмотивами, получают раз­витие на протяжении всего фильма. Якорь состоит из определённых элементов. Как ни странно, эти первоэлементы, сам образ якоря просматриваются во множестве вещей и конструкций, сопровождаю­щих жизнь человека. Даже в очертаниях храмового купола – некое подобие якоря, брошенного в небо...

Для меня этот уходящий в бесконечность образ­ный и смысловой потенциал вещи, её внутренняя взаимосвязь с целым мирозданием, подсказывали подходы, служили камертоном, определяющим стилистику фильма.

Удивительно, что вертикальная основа якоря по традиции называется веретеном... И получается, что обыкновенный вертикальный ткацкий станок, изобретённый древними персами, трансформиру­ется в своего рода парусник, корабль времени...

Путники, следуя из Исфахана, видят девочек, сидящих за ткацким станком. Они колдуют над нитями, точно сами – неотъемлемая часть общей конструкции. Но она настолько громоздка по срав­нению с их фигурками, что кажется возникающее под их пальцами полотно тянется до небес...

Считается, что мы можем проследить историю той или иной мысли, понаблюдать, как она раз­вивалась, трансформировалась, преображалась, усложнялась или упрощалась. Но существует и история человеческого восприятия.

Современный человек будет рассматривать портрет, выполненный графическими средствами. Тушь, тонкий контур, штрихи... Современный зритель увидит в этом портрет. А ещё сто лет назад какой-нибудь абориген Новой Гвинеи воспринял бы это лишь как хаотичное нагромождение линий и чёрточек, которое не складывается ни во что узнаваемое... Он находится внутри своей особой модели восприятия, отличной от представлений другой эпохи и культуры. Когда последний индеец племени яппи пришёл однажды в театр, то не стал смотреть на сцену, а повернулся лицом к зритель­ному залу. Его привлекло немыслимое для него скопление людей, которое ему казалось морем из людских голов.

А в нашем фильме мы проверили своё восприя­тие феноменов природы. Вот, к примеру, охотились за весенним солнцем. Нам оно казалось диким, ослепительным. Думалось, что оно воспринимается таким на контрасте с полумраком, преобладающе пасмурной погодой недавней зимы.

Но вот уже летом мы вернулись к кадрам, снятым весной, как люди, уже привыкшие к се­зонному обилию солнечного света. И оказалось, что весеннее солнце по-прежнему буйствует в кадре, создавая образ, примеченный на старин­ных персидских фотографиях. Рождалось то же впечатление...

Существует подход к картине как к вещи. У неё есть подрамник, рама, холст, разукрашенный красками. Это предмет, который может украсить стену. А может быть и другой подход, – когда че­ловек, смотря на картину, забывает, из чего она сделана, как написана, а воспринимает прежде всего то, что она ему рассказывает и в какие чув­ства посвящает...

Так и к анимационному фильму можно от­носиться как к некоему короткому сотрясанию эфира, непритязательному по содержанию и ис­полнению, говорящему словами под музыку.

А может быть и другой подход, когда мы смо­трим фильм как произведение, сообщающее нам что-то важное, и забываем об условности, верим, переживаем, сочувствуем.

Но это так не только для зрителя, но и для авто­ра. Как в поговорке: попробуйте удивиться сами, тогда и другие вслед за вами удивятся, испытают ту же ни с чем не сравнимую радость творческого открытия...

 

 

Автор: 
Искусство в школе: 
2015
№4.
С. 60-62

Оставить комментарий

Image CAPTCHA
Enter the characters shown in the image.