А. Копировский

«Новый Иерусалим» на Красной площади

Собор Василия Блаженного

«Божиим благоволением и Пресвятыя Богородицы милостию и всех святых молитвами, повелением благочестиваго царя великого князя Ивана Васильевича всея Руси совершена бысть святая сия церковь Покров Пресвятыя Богородицы в лета 7069 (1561) месяца июня 29 на память святых и всехвальных верховных апостолов Петра и Павла в честь и славу Святыя Троицы».

Это «храмозданная» надпись, сделанная крупными печатными буквами XVI века. Она идёт по кругу внутри шатра Покровского храма-собора «на Рву». Сам же собор высится на Красной площади Москвы, рядом с Кремлём, напротив Спасской башни. (Илл. 1–3.) Он был поставлен здесь (на месте возведённого чуть ранее из дерева и менее чем через год разобранного храма) в память о взятии Казани — столицы могущественного ханства, грозившего России и через столетия после окончания татаромонгольского ига.

Правда, храм Покрова Богородицы вошел в историю под другим именем. Он стал «храмом Василия Блаженного». Этот почитаемый московский святой (илл. на 2-й стр. обложки), современник Ивана Грозного и, соответственно, постройки собора (на который он, по преданию, помогал собирать деньги), был погребён под его папертью. Затем над местом погребения был возведён придел, ставший частью собора (илл. 4), из-за чего весь собор «переменил имя», а точнее, присоединил к двум основным (Святой Троицы и Покрова) ещё одно.

Фактически собор состоит из разных храмов, архитектура которых сводится к трём видам: шатровому, башенным большим и башенным малым. Все они объединены использованием единого композиционного приёма «восьмерик на четверике» — это значит, что восьмигранное помещение ставится на кубическое основание. Но объёмы их разные, да и сочетания объёмов необычны. В центральном храме, например, использованы четверик, 2 восьмерика и шатёр; в больших приделах – четверик и 2 восьмерика; в малых – четверик и восьмерик (в последнем случае они и не видны снаружи). В результате создаётся целостный ансамбль, состоящий из похожих и в то же время своеобразных элементов. Как пишет один из основных исследователей собора, А.Л. Баталов, «подобие и различие, единство и обособленность – примирение этих противоречивых начал становится главной темой в архитектуре собора и отвечает основной идее его программы».

По популярности этот собор значитель­но превосходит церковь Покрова на Нерли. Во всяком случае, на кон­курсе, организованном в 2007–2008 годах газетой "Известия", телекана­лом "Россия" и радио­станцией "Маяк", имен­но он вошёл в семёрку всероссийских чудес. Дерзнём сказать, что в перечне победителей, деликатно составленном в алфавитном порядке, он должен был бы стоять на первом месте. Потому что рукотворных созда­ний в списке, помимо него, лишь два: ансамбль Петергофа и Мамаев курган с монументом "Родина-мать зовёт!" . Эти архитектурно-скульптурные комплексы труд­но уравнять со знаменитым собором, одним из символов России во всём мире. Остальные же чудеса — творения не человека, а природы (озеро Байкал, Долина гейзеров на Камчатке, Столбы выветривания в Республике Коми и гора Эльбрус в Карачаево-Черкесии). Не вдаваясь в оценку кон­курсного принципа, позволяющего впрячь в одну телегу коня и трепетную лань, обратимся к самому собору — прекрасному, загадочному и... странному.

Хаос или космос?

Перечислим для начала некоторые наиболее яркие впечатления от храма Василия Блажен­ного. Первенство здесь принадлежит Наполеону. Незадачливый завоеватель Москвы назвал его... мечетью. Далее идут суждения специалистов: образчик затейливого каприза, воспитанного татарским влиянием (немецкий историк ис­кусства середины XIX века Франц Куглер, профессор Берлинской Академии художеств); "воспоминания... ин­дийской архитектуры"  (Эжен Виолле-ле-Дюк, французский архитектор второй половины XIX века); "смешение архи­тектурных стилей... соз­данное в минуту какого-то гениального сума­сбродства" (польский историк начала ХХ века Казимир Валишевский). А вот образные высказывания туристов: "чудище", колоссальное растение , "группа крутых скал", "слепление сталагмитов, издание из облаков, причудливо окрашенных солнцем, гигантское кондитерское изделие"...

Для полноты картины приведём развёрнутое и, пожалуй, самое живое и яркое высказывание об этом храме, принадлежащее 20-летнему юноше:

...за самой стеной, которая вправо спускается с горы, и круглой угловой башнею, покрытой как чешуею зелёными черепицами; немного левее этой башни являются бесчисленные куполы церкви Ва­силия Блаженного, семидесяти приделам которой (запомним эту цифру! — Прим. авт.) дивятся все иностранцы и которую ни один русский не потру­дился ещё описать подробно.

Она, как древний Вавилонский столп, состоит из нескольких уступов, кои оканчиваются огромной, зубчатой, радужного цвета главой, чрезвычайно похожей (если простят мне сравнение) на хрустальную гранёную пробку старинного графина. Кругом неё рассеяно по всем уступам множество второклассных глав, совершенно не похожих одна на другую; они рассыпаны по всему зданию без симметрии, без порядка, как отрасли старого дерева, пресмыкающиеся по обнажённым корням его.

...Каждый придел рас крашен снаружи особенною краской, как будто они не были выстроены все в одно время, как будто каждый владетель Москвы в продолжение многих лет прибавлял по одному, в честь своего ангела.

Весьма немногие жители Москвы решились обойти все приделы этого храма. Его мрачная наружность наводит на душу какое-то уныние; кажется, видишь перед собою самого Ивана Грозного...»

Эти впечатляющие строки взяты из школьного сочинения под названием "Панорама Москвы". Написано оно в 1834 году. Имя юного автора скромно стоит на последней странице: "Юнкер Л.Г. (лейб-гвардии) Гусарского Полка Лермантов". Опечатки здесь нет. Именно так подписывался уже тогда известный, а в будущем — по достоинству названный великим, поэт Михаил Юрьевич Лермонтов.

С классиком русской литературы спорить трудно. Да и зачем? Разве не сходно с его впечатлением, пусть без столь изысканных выражений, то, которое бывает у многих из нас сегодня? значит, перед нами не космос, то есть гармоничный, прекрасный устроенный свыше мир (от греч. – "устраивать", "упорядочивать", "украшать"), а хаос, взрыв свободной фантазии? Что-то подобное увидел в нём и таким выписал на холсте в 1913 году представитель тогдашнего авангарда художник Аристарх Лентулов. (Илл. на 4-й стр. обложки.)

Современные постмодернисты, наверное, могли бы признать собор образом любимого ими "хаосмоса" – состояния среды, объединяющего оппозицию "хаос-космос" и порождающего самые разные смыслы при отсутствии всякого внешнего порядка, — если бы они не упразднили само понятие "образ"...

Но давайте выслушаем человека, которого трудно заподозрить и в любви к беспорядку, и в симпатиях к русской церковной архитектуре, – немецкого естествоиспытателя первой половины XIX века Иоганна Генриха Блазиуса, посетившего Россию в 1840 году. Это он вначале принял собор на Красной площади за группу скал или колоссальное растение. Но вот что открылось ему: 4Только взобравшись наверх, начинаешь мало-помалу понимать, что все части храма расположены симметрично, что четыре большие башни стоят вокруг среднего, главного здания правильно, соответственно сторонам света... что в их промежутках расположены меньшие башни; что четыре пирамидальные башенки на  западной стороне точно так же размещены симметрично и покрывают крылечные входы. (Илл. 5.)

И закономерный финал: "Вместо запутанного нестройного лабиринта это ультранациональное архитектурное произведение являет полный смысла образцовый порядок и правильность" (!). В устах педантичного немца такая оценка, бесспорно, — высшая похвала. Итак, как это ни обидно, придётся признать: Блазиус раньше всех, в том числе русских, увидел, что наш собор — "ультранациональный" и что он — космос, а не хаос. Приглядимся поэтому к собору внимательнее.

1+4+4=...10?

Посмотрим на него сначала сверху, с куполов. И зададимся, прежде всего, простым вопросом: сколько их? В центре ансамбля — высокий (46 метров от пола) шатёр, увенчанный небольшой зо­лотой главкой с крестом. А вокруг... Купола неверо­ятно узорчатые, пёстрые, один – как будто поделённый на дольки, другой – в косую клетку, третий – покры­тый горизонтальными узорными полосами, четвёртый – с какими-то пупырышками наискось. Может быть, и правда – татарско-индийское влияние? Как разобраться? А уж сосчитать их, кажется, совершенно невозможно! (Илл. 6–7.)

Но, во-первых, у нас есть не­мецкая подсказка: в храме всё в космическом порядке - значит, произвольное нагромождение куполов исключается, это всего лишь сознательно подготовлен­ный создателями храма обман зрения. Представим их читателю: это русские, Барма и Постник. В науке, правда, нет единого мне­ния, два это человека или один. Существуют основательные пред­положения, что строительство также не обошлось без итальян­цев: слишком многие архитектур­ные детали несут на себе печать их строительного искусства.

Во-вторых, узорные главы — не изначальны, они в конце XVI века заменили пострадавшие при пожа­ре значительно более строгие и бо­лее скромные "шлемы". Посчитать их было легче. НО всё-таки - как это сделать сейчас, откуда начать?

Начнём от главы над центральным шатром. А потом, вспомнив, как ставились главы в более древних храмах - наискось, по углам главного подкупольного квадрата, применим тот же принцип к собору Покрова на Рву (Илл. 8).

И не ошибёмся. Если встать спиной к Спасской башне Кремля и смотреть на храм с запада на восток, от главного входа к алтарю, сразу видно, что вокруг основного шатра по диагоналям стоят 4 маленьких главы на низких барабанах, под которыми расположены три ряда полукруглых кокошников "вперебежку". Представим себе на мгновение, что больших, стоящих рядом с ними глав нет. И вот, перед нами пятиглавый храм, отличающийся лишь резко повышенной центральной частью: 1 + 4 = 5.

А теперь посчитаем остальные большие купола. Их тоже всего 4, и расположены они, как правильно заметил Блазиус, по сторонам света. Но и здесь это не уникальное решение. Еще в V веке в греческом городе Эфесе был построен огромный храм-базилика в честь апостола Иоанна Богослова, где купола расположены так же. А в середине XI века в центре Венеции византийские мастера возвели знаменитый собор Святого Марка – и там главы поставлены не по диагонали, а "крестом". значит, 4 больших главы храма Василия Блаженного, стоящие таким же образом вокруг главного шатра, восходят к традиционному для византийских и русских храмов пятиглавию.

Не принимаем в расчёт небольшой низкий купол слева от алтаря – это главка придела над мощами святого Василия Блаженного, он появился здесь позже, в 1588 году. Точно так же придётся исключить и шатровую колокольню, построенную в 1683 году вместо прежней звонницы справа от алтаря. И тогда оказывается, что впечатление невероятного, непостижимого многоглавия достигнуто простым соединением двух традиционных пятиглавых храмов. Они как бы вставлены один в другой! При этом глав получается, конечно, не 10, а 9 – центральный шатер "работает" на оба пятиглавия.

Итак, куполов на храме Василия Блаженного 9? Нет. Рисунки, сделанные иностранцами, а также древние описи собора, позволяют уверенно сказать, что куполов здесь было не просто больше, а гораздо больше. Снаружи по периметру главного шатра располагалось еще 8 (!) маленьких главок. (Илл. 9.) Но и это не всё. Четыре такие же главки стояли вокруг самого большого придела, находящегося в центре западного фасада собора — прямо напротив Спасской башни. (Илл. 10.) Увы, при ремонте 1780-х годов все они были разобраны — види­мо, эпохе классицизма этот лес куполов (9 + 8 + 4 = 21 !!!) показался "архитектурным излишеством". А жаль... Ин­тересно, что бы сказал, увидев собор в его первоначальном виде, Блазиус?

Попробуем теперь "коп­нуть" глубже.

О храме Василия Блажен­ного в одном из древнерусских житий написано, что мастера вместо предполагавшегося восьмипрестольного храма "Божиим промыслом основаша 9 престол, ни яко ж повелено им, но яко ж по бозе разум даровася им в размерении основания".

Однако это слишком краси­во и слишком не соответствует порядкам того времени, чтобы быть правдой. Давайте по­смотрим, как на самом деле формировался архитектур­ный замысел собора, как он реализовался и каково его содержание в прошлом и настоящем.

Предшественники. Были ли они? Ведь храм, несмотря на совмещение двух традиционных пятиглавий, весьма необычен. Настолько, что появился рассказ об ослеплении Иваном Грозным зодчих сразу по окончании строительства, чтобы этот со­бор остался единственным и неповторимым. Вот как писал об этом в своей известной поэме "Зодчие" Дмитрий Кедрин:

...И спросил благодетель:

«А  можете   ль    сделать    пригожей,

Благолепнее   этого   храма

Другой,  говорю?»

И,  т ряхнув   волосами,

Ответили   зодчие: «Можем!

Прикажи, государь!»

ударились в  ноги царю.

тогда  государь

Повелел   ослепить    этих    зодчих,

 Чтоб в земле   его Церковь

Стояла   одна   такова,

Чтобы   в   Суздальских землях

в землях Рязанских и прочих

Не   поставили лучшего  храма,

Чем   храм  Покрова! <...>

стояла   их   церковь   такая,  

Что   словно   приснилась.

звонила она,

Будто   их   отпевала   навзрыд,

• запретную песню         

Про страшную царскую милость Пели в тайных местах

По широкой Руси гусляры.

Стихи Кедрина, скорее всего, содержат весьма красноречивый подтекст. Они были созданы в зловещем 1938 году, когда достиг пика "большой террор", и всё подлинно творческое, нерядовое подвергалось "ослеплению", а часто и смертной казни. Сам же рассказ об ослеплении строителей собора — не более чем легенда. Она вошла в письменные источники с лёгкой руки Адама Олеария, побывавшего в России в первой половине XVII века. Вот выдержка из его книги "Путешествие в Московию":

...Вне Кремля в Китай-городе, по правую сторону от больших кремлёвских ворот стоит искусно построенная церковь Святой Троицы, строитель которой по окончании её ослеплён был тираном, чтобы уже впредь ничего подобного не строить.

Пересказывалась она затем и другими иностран­цами. О легендарности этих сообщений говорит уже то, что похожие рассказы существуют во многих других странах: Румынии, Болгарии, Чехии, Сер­бии, Испании. Подобное рассказывают и о соборе Святого Марка в Венеции — деле рук византийских мастеров XI века (правда, там зодчему, хвалившему­ся, что он может построить храм лучше, всего лишь не поставили прижизненную статую).

Итак, архитектурные предшественники со­бора... Они, конечно, были, хоть и не прямые. Прежде всего, в качестве предшественников часто называют деревянные храмы Руси. Однако это лишь гипотеза, причём малодостоверная. Ведь все деревянные шатровые храмы, которыми особенно славится русский Север, построены не до, а после храма на Красной площади.

А вот знаменитая церковь Вознесения Господня селе Коломенском – когда-то подмосковном, а теперь давно находящемся в черте Москвы, – не­сомненно, имеет к нему отношение. (Илл. 11.)

Высокий шатёр этой церкви, возведённый 1532 году, почти за тридцать лет до нашего храма, легко узнаётся в его центральном шатре. Непосредственно перед постройкой Покровского собора поднялись ещё несколько храмов, отчасти сходных с ним. Это пятиглавый Богоявленский собор Авраамиева монастыря в Ростове Великом двумя дополнительными шатровыми главами (1554–1555). Пятишатровый Борисоглебский собор в Старице под Тверью (1558–1561). Пяти­главый храм Усекновения главы святого Иоанна Предтечи в Дьякове, недалеко от церкви Вознесе­ния в Коломенском, тоже числился раньше среди непосредственных предшественников Покровского собора (его датировали 1529 годом). Теперь с серь­ёзными основаниями переносят его постройку на время после собора. Но и названных ранее храмов достаточно, чтобы сказать: собор Покрова на Рву не был одинокой звездой, внезапно засиявшей на нашем архитектурном небосклоне.

А теперь — экзотическая гипотеза. Непо­средственным предшественником храма Василия Блаженного, чуть ли не прямым его прототипом, советский историк М.Худяков в начале 1920-х го­дов счёл... казанскую мечеть XVI века, названную позже по имени её основателя и одного из органи­заторов обороны города — Кул Шариф . 3а основу для такого ошеломляющего утверждения Худяков взял краткое сообщение мусульманского историка Шигаб-эд-дина Марджани о восьмибашенной мече­ти в "кальга" (крепости) Казани. Её гипотетически реконструируют как высокое центрическое ку­польное здание, окружённое четырьмя высокими минаретами по углам всего комплекса и четырьмя башенками над углами основного объёма. Таким образом, получается здание с 9-ю главами — как Покровский собор. Существует даже высказыва­ние, что эта мечеть была до основания разрушена в Казани именно после возведения в Москве по­вторившего её храма на Красной площади.

Тех, кто пленился этим рассказом, постигнет разочарование. Сообщение Марджани очень позднее, XIX века, точных сведений о внешнем виде этой мечети нет. Мечеть Кул Шариф восстановлена на территории Казанского кремля в 1996–2005 годах. О степени её сходства с храмом Василия Блаженного каждый может судить по приводимой иллюстрации. (Илл. 12.)

Его нет ни в чём, кроме одного: здание мечети в плане представляет собой два пересечённых под углом 45 градусов квадрата, как и в плане нашего собора. Но что это значит для него, в отличие от мечети, мы увидим чуть позже. А пока начнём с изменений в верхней части храма и вызванных ими изменений в его интерьере.

Шатёр

Шатёр как архитектурное новшество в хра­моздании появился на Руси в начале XVI века. Последнее слово — древнерусский он или ита­льянский — остаётся за специалистами, которые ещё не произнесли его (чаще они склоняются ко второму). Мы же постараемся увидеть его духовно-художественный смысл. Прежде всего, шатёр — об­раз и символ духовного "неба", ничем по значению не отличающийся от купола. Библейский пророк Исайя называет небо именно шатром: "он простёр небеса как тонкую ткань, натянул их, как шатёр для жилья" (Ис 40:22). Формы шатра с особенной силой подчёркивают высоту этого "неба", его запредельность, недоступность. Стоя внутри По­кровского храма или любого из приделов собора, ловишь себя на том, что по ощущению ты как будто глубоко внизу.

Но не менее важно, что шатёр – чрезвычайно эффектный архитектурный элемент для внешнего впечатления от храма. И в этом смысле – уже во многом светский. Не случайно, когда в следующем, XVII, столе­тии шатры стали завершением башен Кремля, они, смягчив их суровость, придали ему, скорее, сказочный, даже игрушечный, но совсем не храмовый вид. Кро­ме того, шатровое завершение храма предполагает резкое су­жение, уменьшение его внутрен­него пространства. Посмотрим с этой точки зрения на интерьер храма Василия Блаженного.

Вот что говорит "Степенная книга": и...поставлена бысть премудро и дивно разныя церкви на едином основании».

Насколько глубоко это един­ство? Центральный шатёр под­чиняет себе 8 окружающих его храмов – уже не шатровых, а башенных, но тоже вертикаль­ных, узких внутри. Соединены же храмы между собой только узкими коридорами, снаружи незаметными. Кажется, что все храмы открывают­ся в единое внутреннее пространство, но это не так. Зримого единства, "соборности" интерьера, столь впечатляющей в храмах более древних, крестово­купольных, и даже базиликах, здесь нет.

В отличие от монументального внешнего об­лика собора, интерьер его оставляет впечатление тесного лабиринта, прерываемого вертикальными пространствами раскрытых вовнутрь столпов. (Илл. 13 и на 2 стр. обложки.) Коридоры не соединяют приделы с центральным храмом, они оказываются чем-то вроде внутренних папертей, отделяя один храм от другого (кстати, и причт у каждого из них был свой). Собор изнутри предстаёт как сумма отдельных сооружений, рассчитанных на аскетическую, почти индивидуальную молит­ву. А снаружи он — сплошной праздник, восторг, торжество смело сопоставленных архитектурных форм, несколько даже пестрящих в глазах. Такой контраст внешнего и внутреннего абсолютно уни­кален в православной храмовой архитектуре.

Поэтому, восторгаясь архитектурным решени­ем собора, нельзя не увидеть в нём радикального изменения когда-то важнейшего для христиан­ского храма принципа. Вспомним хотя бы собор Святой Софии Константинопольской (начало VI века). У него тяжёлые, грубоватые, несколько однообразные наружные формы. Но интерьер его и сейчас поражает широтой наполненного светом пространства, многообразием окон и лёгких кру­глых колонн, неожиданным ощущением свободы. А в Покровском соборе яркость внешних форм как будто обосновывает их самодостаточность, самоценность. заходить внутрь даже не очень хо­чется. Как здесь не вспомнить казавшиеся вначале странными слова Лермонтова о "более чем 70 приделах" этого храма и о том, что не найдётся человека, обошедшего их все! Жуткова­тое "грозненское" время с его контрастами, разделениями и противопоставлениями в какой-то мере запечатлелось и здесь.

Принципы именования

Общеизвестно, что Покров­ский собор на Рву (напомним, получивший известность как храм Василия Блаженного» позже, по дополнительному приделу во имя этого святого) построен в память о "Казанском взятии", то есть завоевании Ива­ном IV Казанского ханства. Как удалось отразить эту память в его посвящении?

Штурм Казани начался в день праздника Покрова Пресвятой Богородицы, 1 октября (по ново­му стилю – 14-го) 1552 года, – что и было отмечено в названии главной части храма. Тот, кто размышлял над его названием, не мог не вдохновляться тем, что победа была связана именно с праздником Покрова, а не с каким-то другим. Ведь в этом празднике пря­мо выражена идея покровительства, заступниче­ства Богородицы за Народ Божий – Церковь. здесь же эта идея была соотнесена с Русской землёй, сто­летиями страдавшей от татарского ига, отдельных кровопролитных и разрушительных набегов Орды и теперь, наконец, освободившейся от них.

Авторами программы именований собора и его приделов вряд ли были непосредственно зодчие – слишком очевидны её серьёзные богословские и "государственнические" основы. Составить такую программу было под силу лишь крупным церковным и государственным деятелям. Скорее всего, это был митрополит Макарий (1482–1563), богослов, иконописец, составитель Четьих Миней (житий святых по месяцам года) – сборника "всех книг, чтомых на Руси", предсказавший Грозному победу под Казанью.

Ставить храмы в память о значительных собы­тиях было принято на Руси и раньше. Например, в годы, непосредственно следовавшие за победой над Мамаем на Куликовом поле в 1380 году, слу­чившейся в день Рождества Богородицы, 8 (21) сентября, в честь этого праздника было построено около 30 храмов.

В 1471 году Иваном III в Архангельском соборе Кремля в память о победе над новгородцами были устроены приделы в честь святых и событий, свя­занных с ней по датам. Василий III, отец Ивана Грозного ещё в 1514 году после взятия Смоленска построил церковь "на Рву" у Кремля. Её престолы были посвящены праздникам и святым, память которых приходилась на день взятия города, 1 ав­густа по старому стилю. Кстати, имя Василия III, хотя и не прямо, вошло в калейдоскоп посвящений приделов храма Василия Блаженного.

Но – обо всем по порядку.

Посвящения приделов

Считается, что все приделы собора названы по тем святым или событиям, память которых совпа­дает с военными победами, предшествовавшими взятию Казани.

Как гласит Никоновская летопись: и...священны церкви приделы... ставлены на возвещение чюдес божи­их о Казанском взятее, в которые дни божия помощь и победа была православному царю над бусурманы...

Это не совсем так. Посмотрим ещё раз на план собора. По диагоналям относительно централь­ного шатра, посвящённого Покрову Богородицы, находятся четыре небольших храма. В восточной части, слева от центрального алтаря, – придел трёх Патриархов Константинопольских: Алексан­дра (середина IV века), Иоанна (конец VI века) и Павла Нового (вторая половина VIII века), справа – придел во имя русского святого, преподобного (то есть святого монаха) Александра Свирского (первая треть XVI века). В истории церкви эти святые между собой никак не связаны. Они жили в разное время, да и духовные подвиги их различ­ны. Но 30 августа старого стиля, в день их памяти по церковному календарю, произошло победное сражение русского войска с конницей царевича Япанчи, пробивавшейся из Крыма на помощь осаждённой Казани.

Две главки в западной части собора: слева – придел в честь святителя Григория, просветителя Армении, жившего в конце III – начале IV века, справа – придел в честь преподобного Варлаама Хутынского, подвизавшегося в XII столетии в новгородских землях. Ясно, что эти святые тоже не связаны друг с другом исторически. Но в день памяти святителя Григория, 30 сентября, непо­средственно предшествовавший штурму, была взорвана Арская башня Казанской крепости и достигнута победа на Арском поле, что во многом предопределило успех штурма. А вот память пре­подобного Варлаама Хутынского к военным дей­ствиям под Казанью отношения вообще не имеет. Она говорит о желании Ивана IV почтить память своего отца, великого князя Василия III (о котором говорилось чуть выше). В соответствии с византий­ской традицией, впервые применённой на Руси святым Александром Невским, человек (особенно – правитель страны), почувствовав приближение смерти, постригался в монахи. Тем самым он как бы совершал "второе крещение" – ради прощения грехов, соделанных им после принятого ранее кре­щения. При этом менялось и имя постригаемого.

Так, Александр Невский перед смертью стал ино­ком Алексием, Иван Грозный – Ионой. А его отец, Василий, принял в монашестве имя преподобного Варлаама Хутынского. Отсюда и название четвёр­того придела.

Теперь обратимся к остальным четырём при­делам, более крупным, расположенным крестом по четырём сторонам света. К северу, то есть слева от шатра Покровского храма, находится придел святых мучеников Киприана и Иустины (начало IV века), имена которых стоят в церковном календаре под 2 октября старого стиля. В этот день начатый накануне штурм Казани успешно завершился. Строго говоря, собор, поэтому, должен был бы стать "Киприано-Иустиниевским", но представления о государственном "имидже" события перевесили. Было найдено компромиссное решение: началу штурма (празднику Покрова Богородицы) посвя­тили главный храм, концу штурма – придел.

Справа от центра, то есть к югу, расположен придел в честь святителя Николая, названный по находившейся здесь его чудотворной иконе "Никола Великорецкий". Дни памяти святителя – 9 (22) мая и б (19) декабря – с Казанской победой не связаны. Однако перенесение его иконы (поясное изображе­ние святителя, окружённое 8 клеймами жития) по повелению царя из далёкого Хлынова (ныне Вятки) "к Москве" воспринималось как событие государ­ственной важности, почти как приход в нее самого святителя. Отметим, что путь иконы в столицу про­ходил по завоеванным только что казанским землям. Так в букете имён собора появился и этот цветок.

О Троицком приделе-храме, расположенном строго на восток от Покровского, мы упоминали в первом рассказе о соборе, приведя посвятитель­ную надпись. Не исключено, что здесь уже стояла когда-то Троицкая церковь. Но главное – посвя­щение нового храма, построенного в царствование нового государя на главной площади столицы, Еди­ному в Троице Богу духовно приподнимало храм над всеми остальными (он и в прямом смысле был тогда выше всех московских церквей). А в глазах современников такое посвящение придавало ему, а значит, и казанской победе, и всем победам царя, позже присоединенным к ней – например, над астраханским ханством, даже не историческое, а вселенское, надмирное значение.

Стремление царя и его окружения придать со­бору именно такой смысл выразилось и в посвяще­нии последнего, западного придела, ближайшего к Спасской башне Кремля. Он получил имя в честь евангельского события – входа Господа Иисуса Христа в Иерусалим, когда народ приветствовал его как царя. Этот придел воспринимался как явление на Руси самого Иерусалима. Поэтому в день праздника, в воскресенье за неделю до Пасхи, к этому приделу направлялась из кремлёвского Успенского собора процессия, известная в русской истории как "шествие на осляти". Это была имитация евангельского текста, рассказывающего о том, как Христос входил в Иерусалим и, одновременно, – живая "икона" самого входа. Благодаря ей, весь собор Василия Блаженного иностранцы, а затем и русские, стали называть "Иерусалимским" или просто "Иерусалимом".

Замысел

Рядом с таким храмовым именем победа под Казанью оказывалась уже частностью. Можно вспомнить знаменитую концепцию начала XVI века "Москва – Третий Рим": к...два Рима пали (Древний Рим и Константинополь – второй Рим. – Прим. авт.), третий стоит, а четвёртому не быть».

В сравнении с ней, наименование нового собора "Иерусалимом" предполагало переход на принци­пиально иной уровень. Ведь к слову "Иерусалим" нужно приложить эпитет не "Второй", а, скорее, "Новый". А это значило "небесный", "вечный"! Именно такой город был обещан в конце времён в Апокалипсисе, после победы Бога над всем миро­вым злом.

'И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста для мужа своего». (Откр. 21:2)

Видимо, отсюда и необычный план собора: все башни-приделы поставлены по углам двух совме­щённых наискось четырёхугольников. В плане получается восьмиконечная звезда! Она в точно­сти повторяет форму огненных лучей – символа небесной славы Христа на иконе 4Спас в силах, изображающей Его Второе Пришествие (илл. 18).

Таков Троицко-Покровский собор "на Рву", собор-город. Он остаётся многоплановым и про­тиворечивым символом, говорящим о трудности достижения земного и небесного одновременно. В нём и смиренное возведение к Богу важной военной победы, и пламенная молитва о стране и её народе. Но также и горделивое, до превознесения над все­ми, сознание собственной исключительности. Он – яркая архитектурная "икона" соборности, един­ства в многообразии. И в то же время – несколько двусмысленный образ, противопоставляющий внешнее и внутреннее. Из-за чего единый прежде храм расчленяется на небольшие тесные "кельи", объединённые лишь мысленно...

Впрочем, новый, неповторимый облик позво­лял и использовать этот храм необычно. В дни важнейших церковных праздников или событий государственной важности он действительно ста­новился иконой, "запрестольным" образом, по­скольку церковный престол устанавливался не в нём, а перед ним, на Красной площади. знаменитое Лобное место, с которого возглашались важнейшие государственные указы (и где, вопреки распростра­нённому заблуждению, никогда никого не казни­ли), превращалось при этом в "аналой" – подставку для иконы праздника. А Красная площадь тогда сама становилась огромным храмом под открытым небом, и весь этот храм был заполнен народом.

К сожалению, сейчас она заполняется людьми совсем по другим поводам. Военный парад — луч­ший из них, но собор в нём никак не участвует. Он в этом случае всего лишь немая декорация. О рок-концертах, стартах автопробегов и т.п. не хочется и вспоминать... Лучше вернуться к сочинению юнкера Лермонтова, который написал: 4И что же? — рядом с этим великолепным, угрюмым зданием, прямо против его дверей, кипит грязная толпа, блещут ряды лавок, кричат разносчики, суетятся булошники у пьедестала монумента, воздвигнутого Минину; гремят модные кареты, лепечут модные барыни... всё так шумно, живо, непокойно!..»

Не правда ли, есть сходство с современностью?

Юбилей

12 июля 2011 года исполнилось 450 лет со дня освящения этого великого храма. Юбилею предше­ствовал более чем 70-летний перерыв в богослуже­ниях. Во время этого перерыва собор, по некоторым сведениям, чуть было не "смахнули" с Красной площади как сооружение, мешающее парадам и демонстрациям трудящихся. В 1991 году собор был возвращён Русской православной церкви.

В день юбилея он, как отметили СМИ, осве­щавшие это событие, "был заполнен до отказа". Но если вспомнить, что размер интерьера самого большого, центрального храма (Покровского), в котором проводилась служба, – чуть более б0 ква­дратных метров, и что общее число заполнивших другие приделы и коридоры, то есть слышавших, но не видевших её, не могло превысить двух-трёх сотен человек, то впечатляющим такое сообщение назвать трудно.

Впрочем, пока не очень готова к приёму большого числа молящихся и сама Красная площадь. Её ещё предстоит обустроить. Например, очень желательно, чтобы перешёл на своё изначальное место – напротив Кремля, посередине между Спасской и Никольской башнями, лицом к нему – стоявший там в досовет­ское время памятник Минину и Пожарскому. Тогда Минин рукой указывал на Кремль, который князю Пожарскому предстояло освободить. А сейчас Минин вместо Кремля указывает на ГУМ...

Нужно, чтобы исчезла, наконец, отсюда умень­шенная копия абсолютно чуждого русской архитек­туре древнего зиккурата – "Вавилонской башни", ставшая надгробием, как и всё прилегающее к ней кладбище у кремлёвской стены. Давно пора передать куда-нибудь на хранение багровые пятиконечные звезды, установленные на кремлёвских башнях в зло­вещем 1937 году. И, конечно, хочется надеяться на воскрешение собора в лучшем своём качестве – как смыслового центра Красной площади, объединяю­щего десятки тысяч людей в молитве. Может быть, это произойдёт хотя бы к его 500-летию?