- Ваши книги принесли Вам такую славу, что большинство читателей не осознаёт, что Вы ещё и ходите куда-то на работу. Чем Вы занимаетесь в трудовые будни?

- Принимаю пациентов. Некоторые из них живут в домах престарелых или в учреждениях для хронически больных типа больницы "Бет Эбрэхэм", где сорок лет назад происходило действие моей книги "Пробуждение" (по этой книге снят одноимённый фильм с Робертом Де Ниро и Робином Уильямсом), или в приюте монашеского ордена маленьких сестёр бедняков, с которым я также сотрудничаю почти со­рок лет. Кроме того, я веду приём в клинике, а кое-кого навещаю на дому, что доставляет мне большое удовольствие. К примеру, недавно побывал в гостях у дамы из Бронкса, которой свойственна амузия, то есть невосприимчивость к музыкальным тонам и ритмам.

- Мир без музыки! Как же она живёт?

- Это милейшая женщина, умница, в прошлом школьная учительница. С раннего детства она не­способна распознать на слух ни одно музыкальное произведение и, собственно, услышать в нём музы­ку. Она сама мне пояснила так: "Хотите знать, что я чувствую, когда вы исполняете музыку? Идите на кухню и пошвыряйтесь кастрюлями и сковородками. Именно это я и слышу". Есть люди, почти лишённые музыкального слуха, но это сущая ерунда по сравне­нию с полной неспособностью воспринимать музыку вообще, осознать её суть, которая свойственна этой одарённой во многих отношениях женщине. У неё от сердца отлегло, когда она выяснила, что так называе­мая наследственная амузия имеет чёткий неврологический генез. В прошлом моя пациентка часто ходила с мужем на концерты. Теперь она сокрушается, что ей не поставили диагноз ещё 70 лет назад – тогда бы ей не пришлось всю жизнь притворяться и скрывать своё раздражение при первых звуках оркестра.

- В Вашей новой книге "Музыкофилия" описыва­ется случай из Вашей жизни: 33 года назад, когда в горах Вы сильно повредили ногу, Вас выручила музыка.

- Да, я обнаружил, что на ногу опираться не могу – она безжизненно обмякла, а дело было на высоте пяти или шести тысяч футов над уровнем моря. Ни­кто не знал, где я нахожусь, – мобильников тогда не было, я должен был спасаться от смерти сам. К сча­стью, у меня был при себе зонтик. Я отломал от него наконечник и наложил шину на ногу. И попытался ползти по склону вниз, отталкиваясь локтями, – до­вольно утомительный способ передвижения. И тут у меня в голове зазвучала "Дубинушка". На каждый такт этой песни я, поднапрягшись, совершал очеред­ной рывок вперёд, и мне казалось, что это музыка тащит меня на буксире. Моё передвижение превра­тилось в весёлый, несложный и слаженный процесс. Ритм всё координировал и синхронизировал.

- А потом музыка помогла Вам встать на ноги?

- Да. После того как я выбрался к людям и мне собрали ногу по кусочкам, в нейрофизиологическом отношении я далеко не сразу вернулся в строй. Если конечность некоторое время бездействует, она перестаёт повиноваться, так как её репрезентация изглаживается из образа тела, существующего в коре головного мозга. Чтобы подчинить конечность себе, недостаточно одного усилия воли – нужно об­хитрить себя, захватить врасплох. Если говорить о моем случае, то во мне зазвучала, как галлюцинация, музыка с кассеты, которую я постоянно слушал, – скрипичный концерт Мендельсона. Она-то меня и растормошила. Как-то у себя в клинике я осматривал пожилую женщину, которая после перелома шейки бедра перестала владеть ногой, хотя вроде бы всё зажило. Никто не мог понять, в чём причина. Но однажды её нога шевельнулась, и это произошло, когда она слушала ирландскую джигу.

- Почему?

- У человека существует теснейшая взаимосвязь между музыкой, воображаемой или реальной, и идеей движения. Ты не можешь слушать или пред­ставлять музыку, не испытывая при этом моторного возбуждения, и даже если сам ты находишься в не­подвижности, двигательный отдел коры твоего мозга всё равно "шевелится".

- Поэтому Вы пишете не только дома, но и сидя на филармонических концертах?

- Ну я и в собственном кабинете пишу под вклю­чённое радио. И в этом отношении не одинок. Напри­мер, Ницше очень любил Бизе и всегда отправлялся на концерты с записной книжкой. Он говорил: 4Слу­шая Бизе, я совершенствуюсь как философ.

- Ритм как костяк для мыслей?

- Может и так. Во всяком случае, внук компози­тора Эрнста Тоха рассказывал мне, что его дед мог услышать последовательность из сотни чисел и не­медленно повторить их без ошибки, потому что они тут же превращались в его голове в готовую мелодию.

- Вы утверждаете, что музыка помогает мозгу почти во всём: укрепляет память, способствует дви­жению, пробуждает эмоции. Чем это обусловлено?

- Как бы ни возникла музыка, теперь она уко­ренилась в нас и требует, чтобы ей служили очень многие отделы мозга. Единого "центра по делам музыки" у нас в голове нет. Каждым её аспектом занимается узкопрофильный участок: один воспри­нимает тональность, другой – ритм, третий – тембр или мелодический рисунок. Кроме того, при звуках музыки мы никогда не бываем пассивны. Мы всё  время подсознательно предугадываем ее развитие, а такая работа стимулирует и наши лобные доли. Даже для речи мозг задействован в меньшем объёме. Поэтому в нейрофизиологическом плане музыка настолько неистребима. Есть люди с тяжелейши­ми заболеваниями мозга, которые всё равно на неё реагируют. Например, один мой пациент сорок лет страдает болезнью Альцгеймера и совершенно беспомощен во всех отношениях, но продолжает петь в ансамбле а капелла и недавно выступил на профессиональной сцене. Через десять секунд после концерта он начисто о нём забыл. Вы знаете, что мозг музыканта всегда можно опознать, в отличие, скажем, от мозга математика или художника? У профессионалов всегда бывают гипертрофированы шесть или восемь участков: мозолистое тело, неко­торые зоны слухового и моторного отдела коры. И это видно невооружённым глазом.

- Я была на фестивале журнала Г'Тeш Yorker, где Вы рассказывали, что ритмические движения под музыку спонтанно появляются у любого младенца, но ни один другой вид живых существ не обладает такой способностью. Почему нам повезло?

- Только у нашего вида появилась сильнейшая потребность обмениваться идеями и чувствами, причём как конкретными, так и абстрактными... Уникальным для нашего вида стало развитие ре­чевого аппарата и отделов мозга, отвечающих за слуховое восприятие. Можно долго спорить о том, что появилось раньше, музыка или речь. Мой оп­понент Стивен Пинкер (известный американский эволюционный психолог. – Esquire) утверждает, что музыка – только случайное порождение эволюции, приживальщик , паразитирующий на ресурсах нервной системы, которые сформировались для об­работки речи. Но я люблю повторять слова всё того же Мендельсона: "В некоторых отношениях музыка точнее языка"¹. И это верно, потому что она пред­ставляет собой другую, если угодно, более высокую, степень коммуникации. Например, музыка идеально подходит для религиозных обрядов, для литургии, и люди, заучивающие талмуд, до сих пор запомина­ют его как напевную структуру. Во всех культурах музыка служит социальным фундаментом танцев и пения, я уже не говорю о трудовых песнях и военных маршах. Вполне могу себе представить, что на самых ранних стадиях общения люди говорили между со­бой нараспев или скандируя слова. Вероятно, эпопеи Гомера пели почти целиком. История музыкальных инструментов насчитывает пятьдесят тысячелетий, и на свете нет почти ни одного человека, совершенно нечувствительного к музыке. Исключений – одно на миллион, например, вышеупомянутая дама из Бронкса.

- Можно ли заключить, что музыка загадочным образом необходима для выживания человека – как минимум для того, чтобы он оставался обществен­ным существом?

- Вопрос серьёзный. Пинкер пишет: "Если из жизни нашего вида исчезнет музыка, наш образ жизни практически не изменится. Я с этим тезисом категорически не согласен. Полагаю, ни один антро­полог на свете с ним тоже не согласится".

- Вы давно зачарованы музыкой. Почему Вы только теперь собрались о ней написать?

- Ещё сорок лет назад я был поражен целитель­ным воздействием музыки на больных паркинсо­низмом, афазией, старческим слабоумием. При Альцгеймере знакомая пациенту музыка способна вернуть ему память о прожитом с такой интенсивно­стью, до которой не дотягивает ни один из известных медицине методов. Людям с последствиями энце­фалита, которые были фактически парализованы, музыка возвращала способность танцевать. Больные афазией, которые не в состоянии произнести ни слова, могут петь, и поэтому, сталкиваясь с такими пациентами, я сразу же предлагаю им исполнить что-нибудь вроде Нaррy Birthday. Но лишь в последние двадцать лет разработаны методы, позволяющие наблюдать за мозгом живых людей в момент, когда они слушают или воображают музыку. Как врач скажу, что в редчайших случаях после инсульта или черепно-мозговой травмы люди теряют способность наслаждаться музыкой. зато существует противо­положный феномен, в честь которого названа моя книга, — "музыкофилия": у людей развивается удивительная потребность в музыке, без нее они не могут жить.

- Трудно представить, что в музыке можно нуждаться так же жадно, как в пище, сне или сек­суальном удовлетворении.

- Да, это странно. Причём это может быть тяга к совершенно конкретной музыке – тебе нужен Брамс или игра определённого пианиста. В книге я описываю случай хирурга Тони Чикория, который стал слышать в голове музыку после того, как в него попала шаровая молния. Примерно через месяц по­сле этого его посетило острое желание послушать фортепианную игру. Он стал скупать диски и впал в зависимость от Шопена в исполнении Владимира Ашкенази. Потом он почувствовал потребность играть сам, хотя не делал этого с раннего детства. затем Чикория стал слышать собственную музыку, звучащую в голове. Он продолжал работать как хи­рург, принимал пациентов, но через два месяца этот тихий семьянин превратился во вдохновенного, на грани одержимости, музыканта.

- А что известно о савантах – людях с музы­кальными способностями, намного превосходящими норму?

- Саванты обладают поразительным даром к вычислениям, музыке или рисованию, который сочетается с общим пониженным уровнем интеллекта. Наи­более детально я изучил саванта Стивена Уилтшира. Находясь в его обществе, ты всерьёз ощущаешь, что им движет какая-то автономно существующая сила. Он косится на пейзаж, тут же отворачивается – и на­чинает зарисовывать. При этом он может озираться по сторонам или насвистывать. Кажется, он вовсе не сосредоточен на том, что делает. И рисует он очень странно. Он не делает наброска, не делает общих кон­туров, а начинает у левого края листа и – фьють – тут же доходит до правого. Кроме того, он музыкальный савант: у него не только абсолютный слух, он ещё и улавливает структуру фуги.

- Что происходит в мозгу такого человека?

- На взгляд некоторых нейрофизиологов, у савантов отчасти сохранены и активизированы способности, унаследованные нами от далёких предков. Это сосредоточенные в правом полушарии таланты к вычислениям, музыке или рисованию, которые в нормальных условиях подавляются при развитии абстрактного мышления и речи. Эта гипотеза подтверждается тем, что точно такие же черты проявляются в пожилом возрасте у некото­рых людей. Вербально-мыслительная деятельность в левом полушарии мозга нарушается, зато в правом полушарии просыпаются способности к музыке, о которых пациент и не подозревал. В Австралии учёный Аллен Снайдер проводит эксперименты, о которых много спорят. Он использует метод ТМС – транскраниальной магнитной стимуляции, чтобы попытаться приглушить активность доминирующей левой височной доли. Я сам это попробовал, но у меня через 15 минут просто разболелась голова.

- Значит, Вы стимулировали мозг, чтобы про­будить в себе творческие способности? Ну и как?

Меня попросили нарисовать собаку. Художник из меня никудышный, и у меня получилась скорее диаграмма, изображающая какое-то четвероногое. Экспериментаторы захотели проверить, смогу ли я утратить склонность к абстрактному формализму и нарисовать узнаваемую собаку. И возможно, если бы я так быстро не капитулировал... В общем, суще­ствует соблазнительная гипотеза, что способности саванта латентно заложены в каждом из нас и при определённых условиях находят выход.

- Вы пробовали и другие средства для радикаль­ного изменения деятельности мозга?

- Ну... В примечании к книге я упоминаю о моём опыте общения с амфетаминами. Это было больше сорока лет назад. На две недели я погрузился в пре­странное состояние: несмотря на полное неумение рисовать, я обнаружил, что могу с огромной точно­стью изображать фигуры людей во всех анатомиче­ских подробностях. У меня сохранилась записная книжка, полная зарисовок, которые я никогда раньше не был способен делать и впоследствии не смог повторить. Изменения коснулись и моего обо­няния. Я мог узнавать большинство людей и мест по запаху. Когда эти способности пропали, у меня были смешанные ощущения. С одной стороны, было немного жалко. Но амфетамины – очень опасная штука, и я рад, что уцелел.

- Вы росли во времена, когда человек, которому хотелось послушать музыку, как правило, должен был отправиться на концерт. Теперь МР3-плееры позволяют не расставаться с музыкой при любых обстоятельствах. Что Вы об этом думаете?

- На первый взгляд это невероятное достижение. Дарвин, чтобы послушать музыку, был вынужден ездить на концерты из Дауна, где он жил с семьей, в Лондон. Но сегодня фоновая музыка сопровождает тебя везде; во всяком случае, в Нью-Йорке в любом магазине, торговом центре, ресторане или спортзале некуда деться от музыки. Я уж не говорю о том факте, что 90°/о людей ходят с iРоd’ами и в наушниках. И я не могу исключить, что со временем это приведёт к учащению музыкальных галлюцинаций. Мозг необычайно чувствителен к музыке, и чтобы она запечатле­лась у тебя в сознании, не нужно прислушиваться, она впечатывается в мозг сама. У одного моего пациента музыка вызывает эпилептические припадки, и по­этому по Нью-Йорку он ходит, заткнув уши ватой, – в этом городе ему находиться просто опасно.

- А что происходит в мозгу, когда к нам при­вязывается какая-нибудь мелодия?

- Если сделать в этот момент томографию мозга, видно, как этот цикличный фрагмент вращается в голове. Это мелкий электрический паразит.

- Но не галлюцинация?

- Нет, это процесс, над которым вы не властны, но при этом вы не думаете, что эта мелодия звучит где-то вовне. Люди с музыкальными галлюцинациями чаще всего слышат в голове музыку, знакомую с дет­ства. Одного моего пациента, беднягу, преследовали нацистские марши, которые он слышал в Гамбурге в 1930-е. Он был мальчиком из еврейской семьи, а на улицах было полно парней из "Гитлерюгенд", которые выискивали таких, как он. Иногда в голове человека звучит колыбельная, которую пела мать. Один мой пациент утверждал, что в него встроен "внутричерепной музыкальный автомат". При этом большинство смиряется со своими галлюцинациями, а иногда и получает от них удовольствие и подпевает. Некоторые учат свои галлюцинации новому реперту­ару. Между прочим, не исключено, что мне придётся познакомиться с этим предметом поближе. Хорошо известно, что у большинства людей с галлюцинаци­ями понижен слух. Их испытывают примерно 2°/о слабослышащих, то есть феномен затрагивает сотни тысяч людей. А я заметил, что мой слух в последнее время садится. Так что я гадаю, посетят ли меня галлюцинации и что именно мне пригрезится.

- Можно подумать, что Вы с нетерпением их дожидаетесь.

- Нет-нет, никакого нетерпения, но всё-таки интересно. Между прочим, сегодня у меня в голове вертится песня А Bicycle Built for Тwo. Её часто пела мама. Возможно, это первая песня, которую я выучил.