Право творить: что блокирует творческие способности детей

Все ли дети являются творческими по своей природе, или талант — это исключение из правил? Что блокирует творческие способности, а что помогает им раскрыться? Какова в этом роль родителей и школы? Об этом мы поговорили с Александром Александровичем Мелик-Пашаевым, доктором психологических наук, главным редактором журнала «Искусство в школе», главным научным сотрудником Психологического института РАО.

За тем, как мы понимаем те или иные конкретные качества, способности человека, а, тем более, такое важнейшее явление, как творчество, всегда стоит то или иное общее представление о человеке: что он из себя представляет, откуда и куда идет, что может, а чего не может, и так далее. Иногда сам ученый не отдает себе отчета в том, что руководствуется тем или иным априорным представлением о человеке, но, тем не менее, оно влияет на то, что в человеке он замечает, что и как изучает, что оставляет без внимания и, в конечном счете, к каким приходит результатам. Поэтому вначале надо определиться с этим. Я думаю — но это, разумеется, не я придумал! — что сущность человека состоит именно в том, что он — существо творческое. В отличие, быть может, от всего остального, его предназначение в том, чтобы, будучи сотворенным, и самому творить, самому быть творцом, а не просто «функционировать» в мире, который создан без него. Вспомним: в христианской антропологии сотворение человека рассматривается не только как материальный акт — сотворение из глины, но и как акт духовный — человек оживляется божественным творческим Духом и несет его в себе. Этому можно найти подтверждение и в некоторых направлениях психологии, в педагогической практике. Подтверждением служит то, что творчество положительно влияет на человека, рождает у него чувство осмысленности своего существования в мире. А также то, что терапевтическая сила творчества очень велика. Другими словами, творчество — это нормальное, здоровое, естественное состояние человека.

Обычно считают, что творчество — свойство немногих людей, но, повторюсь, с моей точки зрения, — это норма человеческого бытия. Надо только объяснить, как следует понимать норму. Ее зачастую понимают статистически: то, что часто встречается, то и нормально, а что редко встречается, то либо ниже нормы, либо выше. Это оправданно, когда дело касается среднего роста, средней продолжительности жизни и т.п., да и то — лишь в наличных условиях, а завтра норма может измениться. А когда речь идет о внутренних возможностях человека, то подход должен быть иным, ценностным, когда нормой называют не то, что часто встречается, а наилучшее из возможного.

Один замечательный психиатр, впоследствии ставший еще более замечательным священником, как-то сказал мне: «Где проходит граница нормы — с психиатрической точки зрения непонятно. Явные отклонения «ненормальны», это ясно, а в остальном ничего не ясно. Если, к примеру, я считаю правильным одно, а делаю другое — разве это нормально? У психиатрии нет нормы, а у Церкви норма есть — это святой».

Статистически святых очень мало, но святой — это тот, кем человек может стать, значит, это и есть норма… При всем понимании того, что практически никто ее не достигает вполне, само движение в этом направлении «нормально».

И творчество для существа, которое Творец создал творцом, — это именно норма, а не какая-то экзотическая странность, не свойство отдельных великих людей и не принадлежность некоторых «творческих» профессий. Оно проявляется всегда, когда человек живет, по выражению митрополита Антония Сурожского,«изнутри наружу». Он говорил, что обычно мы живем, реагируя, приспосабливаясь, как-то справляясь с тем, что приходит к нам извне, что предъявляет нам жизнь. Но для человека очень важно осуществлять в жизни что-то такое, что зарождается в нем самом. Чего без него не было бы в жизни. В самом широком смысле слова это и есть потребность в творчестве. И когда она не осуществляется, блокируется, человеку становится плохо, хотя он может не понимать, отчего ему плохо, и искать облегчения совсем не там, где мог бы его получить. Лишение творчества ведет к разного рода отклонениям и аномалиям — и психического, и социального плана. Я бы сказал даже, что ребенок, растущий без творчества, — это либо потенциальный больной, либо потенциальный преступник.

Да, психически. Тут и склонность к депрессии, и явление так называемой деперсонализации, отсутствие чувства своей реальности в мире, того, что я зачем-то нужен этому миру, а он зачем-то нужен мне.

Потому эффективна терапия творчеством, о которой я упоминал. Но я при каждом случае повторяю: терапия нужна, когда человек уже заболел, но зачем до этого доводить? Существует же не только лечение, но и профилактика, и творчество — лучшее ее средство.

Мы говорим об искусстве, но творчество возможно, конечно, не только в искусстве или науке, но и в разных профессиях, и в организации своего досуга, в человеческих отношениях, в устройстве повседневной жизни. Бывает, что оно не воплощается в долговечных произведениях или открытиях, но это все равно высокое творчество. Я, например, знал людей, которые не прославили свое имя какими-либо произведениями, но это были гении творческого общения, которые сыграли в жизнях тех, с кем соприкасались, даже большую роль, чем произведения великих писателей.

Оно, прежде всего, помогает обрести чувство осмысленности своей жизни. Конечно, ребенок не думает: вот, вчера моя жизнь была бессмысленна, а сегодня осмысленна. Он просто чувствует, что он не пустое место, что он есть, он присутствует в мире и оставляет в нем свой след, он что-то значит, он — автор, даже если не знает такого слова.

Другая сфера, в которой творчество играет терапевтическую роль, — коммуникативная. Опыт творчества позволяет предотвращать нарушения в этой сфере. Оно предохраняет от отчужденности, вводит в нормальный, даже родственный контакт с другими людьми, с природой. Это касается не только коллективных форм творчества, например, театра. Создавая нечто индивидуально, я могу быть понят и принят другими. Если иметь в виду детей, то тут очень важна роль взрослого, который организует общение детей по поводу их творчества.

Дальше. В искусстве востребовано то, что, к сожалению, не востребовано в общем образовании, — наши чувства. Чувства, с помощью которых мы познаем мир, и чувства как содержание душевной жизни. Дети сейчас, увы, ориентированы на искусственную среду, в которой можно не соприкасаться с реальностью, не слышать ее, не видеть, не осязать — то есть, не делать всего того, что как раз свойственно и интересно нормально развивающемуся маленькому ребенку.

И, конечно, художественное творчество обогащает эмоциональную сферу, в нем востребованы тонкости нашего отношения ко всему в мире, в нем расцветает душевная жизнь. Человек с художественным опытом, глядя на вас, увидит не просто внешнюю форму, но облик, в котором просвечивает неповторимая душа, видна судьба. Это ведь очень важно: замечать, чувствовать, осознавать душевную жизнь другого. Да и свою собственную.

Я думаю, второй подход во многом правомерен. Формализованных критериев творчества не найти; невозможно указать, почему вот здесь творчество есть, а здесь его нет. Оценка всегда бывает основана на понимании, на своем опыте, на суждении группы экспертов — с этим ничего не поделаешь, ничего более точного не существует. Во всяком случае, в искусстве. Но ориентиры есть.

Я не соглашусь, что критерием творчества является оригинальность или, как сейчас говорят, креативность, которую практически обычно сближают с оригинальностью решений. В искусстве это совершенно не работает: явное большинство великих произведений искусства — это изображение обычных вещей, событий, знакомых сторон действительности. А причудливое и внешне «оригинальное» может не нести никакой художественной ценности. Иногда совпадение происходит, но это скорее исключение. Кем-то высказана замечательная мысль: чем проще, чем обыденнее предмет изображения или описания, тем большую мощь творческого воображения проявляет автор, претворяя его в художественный образ.

Мне кажется, не имеют перспективы попытки исследовать художественное творчество с помощью искусственных методик, где надо проявлять некую «гибкость» и «оригинальность», не имеющие отношения к художественности как таковой. Кстати, многие специалисты в области интеллектуальной одаренности тоже считают, что искусственные, «стерильные» тесты на креативность не позволяют прогнозировать продуктивное интеллектуально-творческое развитие человека.

Методики выявления творческого потенциала должны быть максимально близкими к реальному творчеству. К примеру, если мы говорим об искусстве, то нужно ставить перед ребенком содержательную задачу того же типа, какие решают художники, но при этом методику надо строить так, чтобы не было необходимости много уметь, чтобы недостаток специальной подготовки не «блокировал» творческую инициативу ребенка. И это вполне осуществимо.

Гораздо серьезнее второй упомянутый вами критерий. Действительно, устойчивая, неситуативная потребность ребенка заниматься чем-либо может больше сказать о творческих возможностях ребенка, чем результаты, которых он достиг на сегодняшний день. Мало ли из-за чего что-то может не получаться? Причин может быть множество: не тот настрой, опыт прошлых неудач, неуместное слово взрослого, которое когда-то убедило ребенка в его неспособности, ошибочные оценки, в том числе и положительные, не те художественные материалы, да мало ли что еще. Я говорю сейчас о рисунках детей или о том, что они делают в других видах искусства.

Если же говорить именно о тестах… Когда меня ставят в условия тестирования, а предлагаемые задачи мне чужды, то мои плохие результаты никак не могут свидетельствовать об отсутствии одаренности. Просто мне это неинтересно, не мое, у меня нет мотивации решать эти задачи. Но если ребенок, по собственной постоянной потребности — а не потому, например, что его любимый родственник вчера проявил к этому интерес — стремится заниматься каким-то видом творчества, и особенно если он связывает с ним значимые для него содержания, то это может гораздо больше сказать о его творческом потенциале, чем удачи и неудачи по тестам.

Когда говорят об одаренности, возникает терминологическая неясность. Есть термин «способности», и многие ученые считают, что одаренность — это более высокий уровень способностей. Но как проведешь границу между уровнями?

И есть другое понимание. Способности — это возможность что-то освоить, это обладание какими-то качествами, которые нужны, чтобы успешно заниматься той или иной деятельностью. А одаренность — это не умение усвоить что-то уже существующее, а то, что позволяет воплотить в объективном мире, в формах какой-либо деятельности тот или иной замысел, рожденный в моем внутреннем мире. Поэтому я считаю, что нет смысла говорить о «творческой одаренности», ведь одаренность — это и есть дар творчества, печать творческого потенциала человека. Он, увы, не всегда реализуется в жизни, но это уже другой вопрос.

Это очень трудно сделать, но такая грань существует, и она довольно тонкая в психологическом смысле. Если мы говорим, что дело в желании, в потребности заниматься искусством, то у графомана эта потребность может быть огромной. Но потребность в чем? Замечательный писатель и мыслитель Михаил Михайлович Пришвин как-то написал в своем дневнике, что главное в писательском труде — это, как он выразился, «переводить всерьез жизнь свою в слово». Человек искусства самые значимые для него содержания жизни не в самой жизни «отыгрывает», как другие, а, трансформируя, переводит их в так называемую «вторую реальность», в художественные образы. Это — главное дело его жизни. А у графомана другие потребности: он не стремится переводить свою единственную жизнь в слово, он хочет создавать литературные формы, писать романы, повести, венки сонетов, хокку. Ему кажется, что все дело в какой-то «технологии», в том, чтобы красиво рифмовать, воспроизводить традиционные или современные формы какого-либо искусства и т.д.

Оговорюсь только: переводить свою жизнь именно в слово или в какую-то иную конкретную форму творчества — это призвание немногих людей. А приобрести полноценный опыт творчества могут и должны все дети. Тогда они потом сами решат, во что им «переводить свою жизнь».

Да, в первом приближении можно так сформулировать. Но, разумеется, этот опыт нужно преобразовывать в художественные образы, которые отделяются от моей личной жизни и могут стать значимыми для других. Тут большую роль играет воображение. Кстати, в этом отношении ребенок ближе не к упомянутым Вами больным шизофренией, которые создают «нечто оригинальное», а к художникам. Вы знаете, в науке были споры: действительно ли воображение у ребенка такое богатое, как кажется? Или оно кажется богатым только потому, что он не знает, что можно, а чего нельзя? Многие большие ученые склоняются к тому, что ребенок не управляет своей фантазией, не чувствует «сопротивления материала», не знает, что что-то неосуществимо — и поэтому нам кажется, что его воображение такое сильное. Но, по-моему, более глубокая точка зрения принадлежит В.В. Зеньковскому, и она такова. Если бы задачей воображения было оперирование образами, то взрослый профессионал и вообще взрослый человек заведомо превзошел бы ребенка. Но суть воображения — не в том, чтобы оперировать образами, это лишь его средство. Суть в том, чтобы внутреннее, невидимое и необразное — чувства, надежды, ценности, эмоции — превращать в образы. В этом отношении ребенок, который непроизвольно и не скованно выражает в голосе, в интонации, в движении, часто и в рисунке, мир своих чувств, действительно, превосходит взрослого.

Если говорить о пути профессионала, то в итоге воля к творчеству оказывается важнее всего. Но мы пока говорим о детях, и тут оценки взрослых сильно влияют, а взрослые не учитывают этого. К примеру, у меня было вполне благополучное детство, никто не препятствовал мне заниматься творчеством, и то я порою вспоминаю какие-то отдельные слова, интонации и оценки, которые мне давали в 6-7 лет. Они на самом деле западают в душу, таятся там и могут мешать. В том числе и неосознанно.

Эти оценки тяготеют к двум крайностям. Первая — когда взрослые уничижительно оценивают творчество своего ребенка или не придают ему значения. Это не значит, что нужно преувеличенно восхищаться — требуется позитивное, уважительное отношение к занятиям творчеством, нужно время, место, материалы. Если родитель говорит: «Сначала сделай уроки, тогда я тебе разрешу заниматься твоей музыкой», это неправильно. Творчество ребенка требует безусловного уважения. И, конечно, если сам не разбираешься в живописи или музыке, не стоит вмешиваться, поправлять только потому, что ты старше — лучше просто проявлять интерес и создавать условия.

Вторая крайность — это назначение ребенка в «таланты», в «артисты», в «поэты» с привлечением материальных средств и знакомств, чтобы «продвинуть» его — издать сборник стихов, устроить малышу персональную выставку, концертное выступление, в чем у него поначалу нет никакой потребности. Взрослые возлагают на ребенка честолюбивые надежды, но он-то не виноват, что их на него возложили! Он не просил назначать себя талантом, но растет под этим грузом. Он знает, что в него вкладываются средства, усилия, надежды, что его за это как-то по-особенному любят; видит, что взрослые журналисты вокруг бегают, какие-то холеные старики аплодируют, лампы на него наводят — как тут сохранить здравое самоощущение, как к этому не привыкнуть? И он чувствует себя обязанным соответствовать овациям, которых он не просил.

А ведь чаще всего оценки бывают преувеличенными или вовсе ошибочными: они проистекают из тщеславия, из некомпетентности, возникают под влиянием детского обаяния, из-за хорошей «обучаемости» ребенка — но за всем этим индивидуального таланта может не оказаться. Существует явление, которое психологи называют диссинхронией развития, когда в каком-то отношении ребенок временно опережает других детей, и это легко принять за выдающееся дарование. На самом деле, это просто некая аномалия, неравномерность в развитии, как это бывает и с развитием и ростом тела. Потом все выравнивается, и оказывается, что никаких выдающихся данных у ребенка нет. Или, во всяком случае, они не получили развития. потому что он рос в неестественных условиях, и в житейском, и в творческом плане. Это оборачивается травмой и для родителей, и для ребенка. Экс-звезда становится несчастным человеком, испытывающим чувство несостоявшейся жизни. Иногда это кончается страшными драмами, вплоть до личностных расстройств и даже самоубийств.

Да, и при этом он – МОЙ! Родители бывают глухи и слепы в тех слишком известных случаях, когда они успехами — а на самом деле жизнью своего ребенка — неосознанно пытаются компенсировать собственные нереализованные мечты.

Родительская любовь и поддержка должна проявляться не в том, чтобы тащить младенцев под камеры и на концертные эстрады, а в уважительном и позитивном отношении к творчеству ребенка, без преждевременного предопределения его пути. Дать ему возможность попробовать себя и в том, и в этом. Душа ребенка подскажет, на каком пути она может расти и развиваться.

Правда, в наше время это становится все труднее, потому что возможности так называемого дополнительного образования сужаются. Раньше ребенок в самом деле мог попробовать многое, перейти из кружка в кружок, отказаться от чего-то, вернуться опять. Этот период поиска очень важен. Сейчас мало кто может себе это позволить.

Сейчас эти поиски начинаются в 30 лет, когда люди с высшим юридическим образованием понимают, что юриспруденция их интересует очень мало, и начинают заниматься живописью, танцами, фотографией…

Лучше поздно, чем никогда. Но для взрослого это куда труднее! Не зря существует понятие «сензитивные периоды развития» — периоды повышенной чувствительности к восприятию чего-либо. То, что ты упустил в 7 или в 14-15 лет, потом с трудом добирается. Но иногда получается.

В школе детей пытаются чему-то научить, чем-то «полезным» нагрузить и непреднамеренно глушат их собственные творческие силы. Иногда они пробиваются сквозь все навязанное, но чаще — нет. Школа так и позиционирует себя: наше дело — не таланты воспитать, а дать всем базовый минимум знаний-умений. Но грамотность, взятая отдельно от того, что человек хочет выразить, — это весьма сомнительная вещь в искусстве.

Когда в самом ребенке пробудится желание выразить свой внутренний мир в образах, тогда можно помогать ему осваивать средства оформления его замысла. Конечно, это довольно тонкая задача, в общеобразовательной школе трудноосуществимая. Но, навязывая ребенку, что и как сделать, когда ему самому это не нужно, мы убиваем интерес. Лучше помочь ему сформулировать его собственные идеи, которые для него могут быть неясными, и в момент, когда он начнет пробовать их воплощать, и у него не будет получаться из-за нехватки средств, его можно учить и литературным приемам, и технике живописи, и музыкальным выразительным средствам. Потому что тогда он будет видеть, что это ему нужно, чтобы его собственный замысел осуществился, что без этого не получится.

Да, конечно. Допустим, ребенок пока ничего не может, не знает, но если я вижу в нем потенциально творческое уникальное существо, то все мое обращение с ним строится по-другому. Если я исхожу из того, что вот эта родившаяся душа принесла нечто в мир, а я должен ей дать возможность найти и проявить себя — это один подход. А если для меня он пока еще никто, и от меня якобы зависит, что из него получится, — это совсем другая позиция!

А что если у ребенка или подростка есть какие-то способности, какой-то талант, но ему не хватает дисциплины?

Дисциплина тоже рождается из мотивации. Часто думают, что способности — это одно, а желание заниматься чем-то — другое: «У него к этому есть способности, но нет желания трудиться». Конечно, в жизни бывает всякое, и между разными сторонами нашей натуры нередко возникают противоречия. Но вообще-то, как кто-то сказал, «гений максимально трудолюбив». Чем больше того, что изнутри меня идет и ищет проявления, тем меньше меня надо заставлять. Главное, чтобы ребенок почувствовал, что в этом виде творчества он может выразить то, что в его душе рождается. Тогда вопрос прилежания решится сам собой.

Не всегда это так, но так должно быть. Когда говорят, что творчество связано с дисгармонией, с тревожностью, даже с болезнью, и приводят примеры, — это, на мой взгляд, поверхностный подход. Я думаю, что для творческих людей особенно важно наличие духовно-мировоззренческих опор, потому что если надеяться только на свои силы, то ты быстро истощаешься. Талантливый человек искусства гораздо более открыт разным влияниям и впечатлениям, чем человек рациональный, замкнутый в себе, занимающийся чем-то по алгоритму. Чем художник талантливее, тем острее он чувствует внутреннюю жизнь всего — людей, природы, чувствует глубинные пласты событий, какие-то невербализуемые стороны бытия, его противоречия; его разрывает потребность воплощать все это и одновременно пьянит собственная способность чувствовать и воплощать. Если у него нет опоры, помощи свыше, то он может не справляться с собственной универсальной чувствительностью. Ее груз может выдержать духовный стержень внутри человека. А если для меня все заключено в искусстве как таковом, то можно и сломаться. К счастью, так далеко не всегда случается.

До определенного возраста это, по-моему, не имеет значения — важно, чтобы ценили родители, ближайший круг любимых людей. Ближе к подростковому возрасту, конечно, становится важно социальное признание. И здесь в каждом случае надо смотреть на конкретную ситуацию. Хорошо, если рядом есть умный педагог; совсем хорошо, если в близком кругу есть люди, которые делают что-то в близкой ребенку области и могут его в это понемногу вовлекать.

Я вообще думаю, что оптимальная педагогика, трудно осуществимая в современных условиях, — это вовлечение растущего ребенка в реальную творческую деятельность в той или иной области. Как это бывало в мастерских художников XVI века: подросток-подмастерье постепенно осваивал один уровень мастерства, второй, третий — и с самого начала, в какой-то форме и степени, уже участвовал в реальном творчестве мастера. А мастер при этом, заметьте, не занимался педагогикой в нашем смысле слова, он просто готовил себе помощников, но таким образом они вовлекались в творчество, делали реальное общее дело с мастером. Так же и ученые могут привлечь подростков к какой-то вспомогательной исследовательской работе. Археолог может взять их с собой, и если они что-то найдут на раскопках, то представьте, какое это будет для них иметь значение! И даже если не найдут, они и помощь окажут, и сами многому научатся.

Опять же скажу: если бы дети участвовали в реальной работе профессионалов, это сняло бы остроту вашего вопроса. Я помню, например, как ученики монументалиста-дьякона реально (и великолепно!) оформляли трапезную монастыря авторскими мозаиками, изображавшими Сотворение Мира. Какой еще презентации можно желать? К сожалению, это крайне редкий пример. Чаще всего презентация детского творчества бывает связана с соревнованием, конкурсом, олимпиадой — не важно, какого масштаба — международного или внутришкольного. Но не всякий музыкант должен одновременно быть спортсменом и выигрывать конкурсы. Не всякий способен быть своим собственным «продюсером». Все это разные вещи. Всегда были и есть творческие люди, которые дистанцируются от конкурсов, от конкуренции, у которых нет желания победить другого. С моей точки зрения, конкурсы детского творчества скорее вредны в нравственном, личностном плане и в лучшем случае бесполезны в плане индивидуально-творческого развития. Существуют и другие мнения. Но, как ни относись к конкурсам-олимпиадам, они охватывают небольшую часть детей, а к творчеству способны все, и оно нужно всем.

Непростой вопрос. Конечно, когда ты что-то сделал, и у тебя не совсем получилось то, о чем мечтал и ради чего трудился, то остается чувство неудовлетворенности, незавершенности, хочется вернуться и сделать лучше. Это естественно. Но перфекционизм может быть и своего рода болезнью, и проявлением гордыни. В романе Альбера Камю «Чума» был персонаж — чудаковатый писатель, который в течение многих лет правил одну и ту же фразу, примерно такую: «Прекрасным весенним утром элегантная амазонка на великолепном коне скакала по цветущим аллеям Булонского леса…». Все думали, что он пишет или даже написал большой роман, но когда он умер, в его архиве нашли только тысячи вариантов этой единственной, начальной фразы…

Но если говорить серьезно, то абсолютного идеала художник, наверное, никогда не достигает, поскольку замысел, который приходит от Бога, всегда более глубок и масштабен, чем то, что мы можем воплотить без потерь. Когда замысел облекается в земные формы, что-то неизбежно теряется — иначе и невозможно, как невозможен рай на земле. Мне может казаться, что Леонардо в «Тайной вечере» или Рембрандт в «Возвращении блудного сына» достигли совершенства, но, скорее всего, сами они так не думали.

Невозможно. Я могу только стараться быть готовым к этому, настраивать себя как инструмент. А в лучшие моменты творчества человек оказывается «больше себя самого», и потом сам не вполне понимает, как он на это решился, какое отношение имеет к тому, что получилось. Так бывает в любом виде творчества, и это называется синергией, совместным действием Бога и человека. Это напоминает нам, что мы не только творцы, но, прежде всего, сотворцы, которым Творец поручил возделывать Райский сад и дал власть нарекать имена существам, которые все же не нами сотворены. Кто имел дело с маленькими художниками и поэтами, припомнит поразительные случаи, когда ребенок оказывался больше себя, больше своего возраста — но это тема для специального разговора!

Источник: Thezis.ru Гуманитарные дискуссии