Мы нередко публикуем в «Пегасике» детские стихи, и многие из них достойны называться настоящей по­эзией, но мы почти никогда ничего не знаем о дальнейшей судьбе этих детей, не знаем, связал ли кто-либо из них свою жизнь с поэтическим или каким-либо иным художественным творчеством. А как интересно было бы понять, отличается ли — и, если да, то чем отличается раннее творчество будущих поэтов (живописцев, музыкантов...) от того, что рисуют и сочиняют их ровесники в тот возрастной период, когда художественно одарены практически все дети? В надежде, что когда-нибудь, кто-нибудь попытается ответить на этот вопрос, публикуем небольшую подборку детско-юношеских стихов, предоставленных известным поэтом и учёным Ольгой Седаковой.

Стихи школьных лет

Багульник

Ах, поведать вам смогу ли,

Как в метели и пургу

Бледно-розовый багульник

Расцветает на снегу?

В Забайкалье воют ветры,

Но, как птичий голосок,

Распустился нежно, вешне

Удивительный цветок ...

Он скромней роскошной розы.

Но представить вы б смогли,

Чтобы розы

На морозе

Под Иркутском расцвели?

Если б я была красивой,

Красоту бы отдала,

Чтоб найти такую силу,

Что в багульнике цвела.

Чтоб не гнуться мне под ветром,

Чтоб в метели и пургу

Так же нежно,

Так же вешне

Распускаться на снегу!

1960-61, 11 лет

Зима

Но я люблю мой край убогий,

заносы, колтуны ветлы

глядят серебряные боги*,

красой исполнивши углы.

У невидали звёзд и рек,

руками выразив страданье,

стоит в тяжелом ожиданье

Алексий Божий человек:

– Уж легче мне нести вериги

и суету сует попрать,

чем снова знаков сил великих

в грядущих днях не увидать.

Химеру старую разрушить,

иную провести межу –

отпущенную смертью душу

семь раз на это положу.

1965

* Божница, оклады икон.

* * *

Это опять беспокойство

соков и черенков

в стройном и странном устройстве

выплеснет – где ни укройся –

кляксы черновиков.

Здесь уже вечностью пахнет,

будто на веки веков

всхлипы, круженья, размахи,

звуки случайных шагов,

труд и слепые исканья

вздутых, как вены, корней...

Тенью пересекаю

сутолоку теней,

и неразборчиво брезжит

в тысяче быстрых завес

эта старинная свежесть,

жизнь и взволнованный лес.

1965

* * *

Умру – придут с поминок,

вернутся с похорон,

а я качнусь рябиной

у золотых хором,

а я клочком бумаги

взметнусь из-под колёс,

без ворожбы и магий

войду в зелёный лёд.

Жила когда-то Ольга,

забыто и давно.

Теперь гляжу я ёлкой

в закрытое окно.

Не тронет гибель ветра.

И как мне умереть?

И я почти бессмертна

и ненавижу смерть.

1965

* * *

По городам веков печальных

и захлебнувшихся в пыли

вы прокажённых бы встречали

и сторониться их могли.

И обдавая жутью, мимо

они идут на страх стране.

Я знаю: больно быть гонимым,

но быть гонителем – вдвойне.

Я знаю: вы бы захотели

нести презрения печать

и ад в своем увидеть теле

и – берегись! – кругом кричать.

1965

* * *

Опять под листьями лесов

обступят толпы голосов.

Мне так понятен жест и звук

древесных говорливых рук,

берёзы: полно, полно...

осины: больно! больно!

Воспоминанья разберу:

когда-то жили мы в бору

не то дождём, не то смолой,

брусничным запахом, золой...

И потому мне ближе слов

язык ветвей, язык стволов,

да из земли, где корни их, –

глубокой родины язык.

1966

День второй

Течёт воскрешение робко,

и надо припрятать корой,

студёною топью – ни тропки

для сглазу, для речи дурной.

Истоки слипаются в жилах.

И если из них отцедить –

Простынувший запах могилы

там силы ещё не хватило

в молочную плоть заключить.

Не всю ещё стужу прозябли,

не всю ещё смуту снесли,

чтоб вызвать прощения каплю

у без меры виновной земли.

1967