А. Мелик-Пашаев, Психологический институт РАО, г. Москва

Творчество как призвание

Уже больше 20 лет в Психологическом институте Российской академии образования проходят ежегодные симпозиумы по проблеме смысла человеческой жизни. Казалось бы, что в этом удивительного? Разве такая существенная проблема не должна быть в центре внимания психологии? На деле это далеко не так очевидно. Больше того: когда в пси хологи ческом сообществе возникает тема смысла жизни, у многих «настоящих» учёных это вызывает если не отторжение, то по меньшей мере скептическое отношение.

Я не склонен видеть в этом проявление цинизма, или отчаянной убеждённости в том, что никакого смысла в жизни нет, или, тем более, признак интеллектуальной ограниченности. Человек может с уважением относиться к самой этой проблеме, но не признавать её проблемой научной, поскольку убеждён, что науке положено заниматься тем, как протекают те или иные психические процессы, или тем, как можно влиять на них, изменяя условия их протекания и т.п. Весьма желательно при этом, чтобы все используемые термины понимались строго однозначно, чтобы результаты можно было измерить, выразить количественно. А извечные вопросы типа «кто мы, откуда и куда идём»… Размышлять об этом позволительно, но не на территории научной психологии, а в сопредельных областях философии, религии, искусства или житейской мудрости.

Могу понять и не беру на себя смелость осуждать позицию охранителей строгой и объективной научности. Но напомню и о том, какой ценой она оплачивается. Ведь при указанном подходе в сопредельные области экстрадируются практи чески все центральные, жизненно значимые вопросы человеческого бытия. И тот, кто ищет их решения, не получит помощи, да и не обратится к трудам даже самых знаменитых и выдающихся психологов. Я не считаю, что такая перспектива благоприятна для будущего психологии. И напоминаю, что великие отечественные учёные-гуманитарии С.С. Аверинцев и М.М. Бахтин давно уже говорили о том, что в гуманитарной области должен господствовать «инонаучный» под ход, основанный не на измерении, а на понимании, не на доказательстве, а на убеждении, дающий не точность знания, а глубину проникновения… Впрочем, пора обратится к теме нашего симпозиума.

Проблематика «смысла жизни», как все понимают, многогранна и неисчерпаема, и я позволю себе коснуться лишь одного из её аспектов, имеющего прямое отношение к творчеству.

Знаменитый учёный прошлого века Абрахам Маслоу, говоря о самоактуализации, то есть о свободной, естественной и полноценной реализации внутреннего потенциала человека, подчёркивал, что изучать её надо, в первую очередь, на примере тех людей, которые сами её достигли. И был, несомненно, прав.

Припоминаю, что, когда мы с коллегами старались уяснить для себя психологическое содержание эстети ческого отношения человека к миру, нашими главными помощниками стали именно носители этого отношения в его наиболее развитой форме – большие поэты и живописцы, артисты и музыканты разных времён и народов. А кто же ещё?

Так и сейчас, говоря об одной из бесчисленных граней проблемы смысла жизни, стоит присмотреться к таким людям, чья собственная жизнь была наполнена смыслом, хотя бы они и не теоретизировали специально на эту тему. Я говорю о людях, творчески одаренных; точнее, о тех, кто актуализировал, реализовал свой творческий потенциал. Потому что сам этот потенциал как таковой присущ, по моему убеждению, всем людям и представляет собой некую печать принадлежности к роду человеческому. Человек по природе творец в широком смысле слова, а реализовал ли он, и насколько реализовал свой потенциал в ограниченных условиях земного существования – это другой вопрос. (Замечу попутно: когда этот потенциал творчества никак не актуализируется в жизни человека, сама жизнь его становится лишённой смысла, со всеми трудными психологическими, психиатрическими и социальными последствиями такой депривации. Острейшим образом это проявляется в детстве, лишённом творчества того или иного рода.)

Когда мы, вслед за великими мыслителями про­шлого, говорим, что творческий потенциал это родовое, то есть присущее всем людям, свойство, мы имеем в виду не только способность творить «как таковую», в её самой общей форме, которую философ Н.О.Лосский удачно назвал «сверхка­чественной». Таковы и конкретные формы про­явления этого потенциала, которые мы называем видами одарённости, например одарённость ху­дожественная. Многие склонны считать, что она свойственна редким детям. Однако опыт показы­вает другое: в сенситивном возрасте, при обучении по творчески ориентированным программам, в бла­гоприятных психолого-педагогических условиях, художественная (изобразительная, литературная, театральная…) одарённость раскрывается, хотя и в разной степени, практически у всех детей. Не могу утверждать, но предполагаю, что сказанное можно отнести и к другим видам человеческой одарённости.

Но, наряду с таким общечеловеческим аспектом одарённости, существует и другой, индивидуаль­ный её аспект, который обычно и привлекает ин­терес исследователей и педагогов. Ею отмечены те немногие дети, которые хотят и могут реализовать свой творческий потенциал именно в той или иной определённой, конкретной области творчества, и которые зачастую вносят в дальнейшем свой – ве­ликий или малый – вклад в культуру.

Замечу: главная особенность такого индиви­дуально одарённого ребёнка, позволяющая до из­вестной степени заглядывать и прогнозировать его будущее, состоит не в том, что он делает «тоже, что и другие, но лучше» – так бывает далеко не всегда. Она проявляется, в первую очередь, в мотивацион­ной сфере, в форме более или менее определённо и повелительно выраженного призвания. Приведу в связи с этим высказывание М.М.Пришвина, кото­рое проясняет самую суть дела. Запомним его: нам ещё предстоит к нему вернуться.

Пришвин сказал, что главное в писательском труде это «переводить всерьёз жизнь свою в сло­во». Понятно, что в слово, как и в любую другую конкретную форму творчества, переводят свою жизнь немногие, именно к этому призванные люди. Они, в каком-то смысле «ценою жизни», и создают что-то действительно значимое в челове­ческой культуре.

Различные материалы, чаще всего автобиогра­фические, позволяют утверждать, что у истока пути таких «призванных» людей, которые в дальнейшем ярко проявили себя в разных областях культуры, лежат значимые переживания, бесконечно разноо­бразные с точки зрения повода и условий возник­новения, но поразительно схожие по психологиче­скому содержанию; я буду в дальнейшем называть их «ключевыми». (Это явление, в контексте своих исследований, затрагивали, в частности, отече­ственные учёные Н.И.Чуприкова, М.А.Холодная, Е.И.Горбачева.) Случаются они чаще всего в детстве и отрочестве, но иногда и в более позднем возрасте, и даже в достаточно зрелые годы, и описываются как внезапные и незабываемые события личной жизни. Даже скажу, забегая вперед, как более или менее осознанный призыв, обращённый лично к тебе и влияющий на твою дальнейшую судьбу. Вот несколько ярких примеров.

Талантливый писатель В.А.Солоухин, вырос­ший в бедной деревне, рассказывал о событии поч­ти полувековой давности, определившем его путь. Ещё дошкольником он играл со сверстниками на деревенской улице и забежал в избу попить воды. И вдруг в раме окна увидел знакомую улочку в лучах заката как некую необъяснимую ценность, которая через небольшое время исчезнет в сумерках. «Я понял, что должен что-то с этим сделать!» вспо­минал писатель. Деревенский мальчик понятия не имел о том, что и как он «должен сделать», однако попытался-таки сочинить тогда что-то вроде своего первого рассказа.

Нечто аналогичное испытывали в детстве и другие будущие творцы художественных произ­ведений; больше того – они и говорили об этом теми же словами. Так, по воспоминания родных и знакомых, Левитан в детстве часами просиживал у окна, на лестничной клетке городской квартиры, вглядываясь в дали. А на недоумённые вопросы отвечал: «Увидите, что я с этим сделаю!» Харак­терно, что в те годы он ещё не имел ни опыта, ни особого интереса к изобразительной деятельности как таковой и не мог знать, что именно он «с этим сделает». Аналогичное детское переживание вы­ражено в одном из стихотворений Т.Кибирова.

А вот аналогичный пример из совсем другой области. Когда крупнейшего палеоархеолога О.Н.Бадера спросили, какое из своих многочис­ленных открытий мирового значения он считает самым важным, 90-летний учёный ответил неожи­данно для интервьюера: «Мы с товарищем возвра­щались из школы на пасхальные каникулы, шли незнакомой для меня дорогой через лес. Лес вдруг расступился и<…> эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Я мог бы и сейчас её нари­совать: поляна, глухое лесное озеро, освещённое солнцем, деревянная церквушка за ним, а рядом большой курган с уродливой сосной на вершине. Всё вокруг было таким ясным и полным жизни, а курган был таким скрытым, явно затаившим (Здесь и далее курсив мой – А.М.) какую-то чужую, неведомую жизнь, что мне вдруг нестерпимо захо­телось узнать про эту жизнь всё, сделать её такой же ясной и близкой, как это озеро, эта церквуш­ка, как мы сами… Это, я думаю, и было моё самое важное открытие: прошлое, оказывается, реально, оно здесь, где-то рядом с нами» [4].

Великий дирижёр ХХ века Бруно Вальтер в старости так вспоминал о начале своего пути: «Хорошо помню, как ещё  в детские годы, делая успехи в игре на фортепиано, я всё яснее познавал собственную душу, своё «я». С упоением музици­руя, себя чувствовал я всё более напористым, себя слышал всё отчетливее… Радость от того, что я собственными руками и сердцем освобождаю от оков силу звуков, делала меня счастливым» [2, 12].

«Уже одно прикосновение к телескопу, – вспо­минал о детстве А.Л.Чижевский, – вызывало во мне странно-напряжённое чувство, похожее на то, когда человек ждёт свершения чего-то загадочного, непонятного, великого. Но при взгляде в окуляр я почти всегда испытывал и испытываю головокру­жение и ту спазму дыхания, о которой говорят «дух захватывает»…» [5, 17].

Карл Юнг в глубокой старости вспоминает, что случилось с ним, когда, готовясь к экзаменам на медицинском факультете Университета, он от­крыл учебник и на первой странице прочитал, что психиатрия – это наука о личности. «Моё сердце неожиданно резко забилось, – вспоминает Юнг. Возбуждение было необычайным, потому что мне стало ясно, как при вспышке просветления, что единственно возможной целью для меня может быть психиатрия» [6, 33].

Видный историк и методолог науки Р.Дж. Кол­лингвуд, будучи ещё подростком, из любопытства открыл книгу по этике. «Я ощутил, – вспоминает он, что содержание книги, хотя я не в силах был понять его, стало каким-то странным образом моим собственным делом, делом, касающимся меня лично или, скорее, делом моего будущего Я» [Горбачёва, 1, 57].

Я привёл лишь малую часть описаний «ключе­вого» переживания, но и это позволяют охаракте­ризовать его наиболее существенные и неизменные черты. Оно захватывает человека целиком, на со­матическом, эмоциональном, интеллектуальном и «смысложизненном» уровнях. Оно случается обычно в детстве или в юности, но навсегда запе­чатлевается в эмоциональной памяти и отчётливо вспоминается со всей интенсивностью и чувствен­ной полнотой даже в конце долгой жизни, в каче­стве главного события, определившего жизненный и творческий  путь.

Поводом для него может стать какое-либо чувственное впечатление, простой предмет или бытовая ситуация, за которыми угадывается, не­ожиданно начинает просвечивать некая глубина и привлекающая тайна, что замечательно выражает оксюморон О.Бадера «явно затаивший». (Вспоми­нается известный рассказ о том, как на маленького А.Эйнштейна повлияла реальность чего-то невиди­мого, проявляющаяся в работе компаса.)

И человек, словно отвечая на призыв, чувству­ет, что он должен эту тайну «проявить», или при­общить к ней других – чувствует не как принуж­дение, а как возможность осуществить собственное предназначение: «нестерпимо захотелось»; «я почувствовал, что должен что-то с этим сделать»; «это стало делом, касающимся меня лично», и т.п.

Это открытие «чего-то» в мире (будь то прежде незамечаемая ценность какого-то явления действи­тельности, как у Солоухина, или невидимая сторона самой действительности, как у Бадера) становится одновременно и новым знанием о самом себе: откры­тием и острым чувством собственного творческого Я, обладающего определённой властью, долгом и ответственностью. Так, музицируя, мальчик всё отчетливее чувствует самого себя, наслаждается своей властью «освобождать звуки» чем он и будет заниматься в течение всей дальнейшей жизни.

Вернёмся к словам Коллингвуда, которому удалось ясно выразить самую суть ключевого переживания: ребёнок, вне времени, реально со­прикасается с тем, кем он может и должен стать со временем и кого, казалось бы, «ещё нет» – со своим «будущим Я».

Я и определил бы такое переживание как «встречу с собой» – когда в наше повседневное, привычное самосознание «входит» иное, высшее Я (его называют по-разному: духовное, творческое, истинное, свободное…). Такое Я, которое несёт в себе всю полноту возможностей человека; и после этой встречи человек чувствует себя призванным осуществить их в доступной мере в пространстве-времени своей земной жизни.

Не будем сейчас искать рационального объ­яснения подобных встреч и дискутировать о том, «действительно» ли существует высшее, твор­ческое Я, или это некая причудливая иллюзия– такие дискуссии могут иметь смысл только на основе личного опыта  участников. Поэтому со­гласимся пока рассматривать такие «встречи» как психологический феномен, реальность которого тысячекратно засвидетельствована в истории че­ловеческой культуры.

Итак, ключевое переживание – двуединое от­кровение своего рода: и о тебе самом, и о какой-то стороне бытия, которуюименнотыпризвантвор­ческипреобразоватьираскрыть, чтобыактуально«статьсамимсобой». Оно «как при вспышке про­светления» освещает человеку карту его будущего, показывает направление возможной самореали­зации.

По сути, это становится для человека момен­том призвания. Откликаясь на призыв, я – как «малое» я, как человек, живущий в повседневно­сти – становлюсь не свободным в том, подчинять ли творчеству эту повседневную жизнь, создавать или не создавать свои произведения, совершать ли такие, а не иные поступки. Но на другом, более высоком уровне именно «призванный» человек максимально свободен, потому что направляем не какой-либо внешней целесообразностью или принуждением, а внутренней необходимостью; он высвобождает и осуществляет потенциал своего творческого Я, отождествляясь с ним хотя бы на время. И это имеет самое прямое отношение к во­просу о смысле  жизни.

Несколько неожиданным эпиграфом к дальней­шему изложению может послужить суровое на­зидание, которое в юности получил от своего отца митрополит Антоний Сурожский. Отец сказал: «Жив ты, или умер – не имеет значения. Важно, ради чего ты живёшь и за что готов умереть». Как это связано с нашей проблемой?

В цитированном выше интервью О.Бадер гово­рит, что, не задумываясь, отдал бы остаток жизни за трёхдневную командировку в каменный век, плюс три дня сверх того для описания увиденного. И добавляет: поверьте, в этом нет ни малейшего геройства, ведь это смысл моей жизни. Аналогич­ные мысли встречаются в дневниках и письмах В.И.Вернадского и, наверное, у многих других людей, верных своему призванию.

Кажется, что экстремально-фантастическая ситуация, предположенная Бадером, не имеет отношения к реальности, в которой живут и тру­дятся люди, следующие своему призванию. Но разве не то же – по сути, а не по форме – означают слова Пришвина о том, что писатель всерьёз пере­водит жизнь свою в слово? Вспомним известную строку Б.Л.Пастернака: путь поэта, в конечном счёте, требует «полной гибели всерьёз». Или слова стареющего Поля Сезанна: «Я добился не­которых успехов. Почему так поздно и с таким трудом? Неужели искусство это действительно жречество, требующее чистых душ, отдавшихся ему целиком?» [3, 147].

Припоминаю также ответ С.С.Рахманинова, которого собеседник (возможно, журналист) расспрашивал о главных событиях его жизни. Рахманинов ответил примерно так: «Поймите, я почти весь – музыкант, и лишь немного – человек; главные радости, драмы, неудачи и надежды, цен­ности моей жизни лежат в области музыки, а не в житейской биографии…»

Переводить всерьёз – разве не значит отдавать, обменивать жизнь на творчество? И такой человек не обязательно платит, но готов платить за это благами и перспективами земной жизни. Поэтому, может быть, такой суровый критик мирской куль­туры, как преподобный Варсонофий Оптинский, обмолвился, что в каждом истинном художнике горит огонёк аскетизма, и горит тем ярче, чем больше художник.

Конечно, человек искусства, и всякий творче­ский человек обычно не целен, не всегда последо­вателен в своем служении. Он бывает пушкинским Поэтом, который живёт обычной жизнью, и на время преображается, отходя от всего земного, «…лишь божественный глагол// До слуха чуткого коснётся». Но он может стать и пушкинским Про­роком, который необратимо умирает как обычный, «ветхий» человек и восстаёт уже как носитель божественного глагола.

Попытаюсь подвести итог. Прочный смысл нашей жизни обретается в том, что возвышается над самой этой жизнью. То, ради чего человек, призванный к творчеству того или иного рода, не то чтобы готов её отдать в какой-то особой ситуа­ции, но постоянно отдаёт, не только не считая это подвигом, но и не предполагая, что можно жить иначе. И жизнь такого человека, действительно, исполнена смысла.

Не уверен, что этот вывод для каждого из нас утешителен. Для меня лично он не таков. Я дав­но завидую (в кавычках, наверное, но не нахожу более точного слова) тем, кто занимается и рас­сказывает о тех или иных сторонах объективной действительности. Когда лектор, преподаватель, автор статьи говорит о результатах археологи­ческих раскопок или о химических формулах, внимание слушателей и его собственное погло­щено этими фактами, и от него требуется лишь правильно и интересно о них рассказать. Когда ты говоришь о нравственности, о творчестве, о смысле жизни, то и слушающий, и говорящий не могут не думать: а каков ты сам? Достиг ли того, о чём вещаешь, оплачены ли твои слова собствен­ными духовными усилиями? Или, проще говоря, можно ли верить тебе?

И ты не можешь не видеть, насколько то, что ты понимаешь и о чём решаешься говорить другим, больше того, что ты сам из себя представляешь. Не видеть, что твоя собственная жизнь была и остаётся недостаточно осмысленной. Что ты робко и скуповато, с оглядкой, а то и не без лукавства «обменивал» её на творчество. Что, даже будучи призванным, позволял себе «как бы» забывать об этом…

И только то, что ты понимаешь и сам перед собой признаёшь это противоречие, оставляет надежду приблизиться всё-таки к более осмысленному бытию и сохраняет право говорить о том, что «пре­вышает тебя самого».

Литература:

1. Горбачёва, Е.И. Предметная ориентация мыш­ления: сущность, механизмы, условия развития. Калуга: КГПУ им. К.Э.Циолковского. 2001. 293 с.

2. Исполнительское искусство зарубежных стран. Вып.1. М.: Государственное музыкальное изда­тельство, 1962.

3. Мастера искусств об искусстве. Т.5-1. М.: Искус­ство, 1969.

4.«Машина времени д-ра Бадера», интервью газете «Советская культура». 12. 06.1979.

5. Чижевский, А.Л. Вся жизнь. М.: Советская Россия. 1974. 208 с.

6. Юнг, К. Архетип и символ. М.: «Ренессанс», 1991. 297 с.