Ж. Кармазина, кандидат педагогическтх наук

«Он человек был – человек во всем»*

Со дня рождения Шостаковича прошло 110 лет. За это время все его симфонии подверглись тщательному музыковедческому анализу, оперы и балеты поставлены на лучших сценах страны, творческий путь и биография отражены в книгах. В их числе монографии о композиторе, собрание научных статей и материалов, а также литературные портреты музыкантов, с которыми композитор общался при жизни. «Но среди этих весьма многочисленных изданий нет ни одного такого, которое могло бы дать ясное понятие о том, что за человек был Дмитрий Дмитриевич, каков он был в общении с близкими людьми, какие имел привычки и пристрастия» [1].

Это признание М. Ардова не единично. Оно свидетельствует о том, что личность великого Шостаковича неисчерпаема и, хотя она не существует отдельно от музыки, всё-таки интерес к его человеческой сути, окружению, отношению к семье, контактам с детьми и учениками – немалая часть его жизни, в которой он, как и во всём, проявлялся самобытно.

В середине прошлого столетия его музыка звучала на улицах: из репродукторов лилось жизнерадостное «Нас утро встречает прохладой»; по телевизору – «Праздничная увертюра», без которой не проходило ни одно государственное торжество; с экранов кинотеатров – «Романс» из кинофильма «Овод», музыка к «Гамлету», в концертных залах исполнялись симфонии, квартеты, инструментальные концерты, фортепианные миниатюры, кантаты и оратории; наконец, мы видели его самого, рядом с нами.

Прошло менее полувека со дня смерти Шостаковича, а нынешнее поколение не знает ни его имени, ни его музыки. Это происходит потому, что в школьных музыкальных программах и учебниках учащиеся впервые встречаются с его творчеством только в старших классах. Возможно, из-за того что многие концертные программы определяются зрительским спросом. Это тем более обидно, что композиторам уровня Прокофьева, Шостаковича, Свиридова, Хачатуряна в XXI веке равных пока нет. Поэтому в год его юбилея нам хотелось бы, чтобы он был среди нас. Своими усилиями мы можем воскресить память о нём, а те, о ком помнят, остаются с нами.

Вся жизнь Шостаковича связана с теми знаменательными вехами, которые оказались важными для всей страны. Родившись в 1906 году, Шостакович стал очевидцем революции 1917 г.; в 1922 г. – об­разования СССР; в 1930-1953 гг. – культа личности Сталина и его печальных последствий – репрессий, арестов, ссылок; пережил Великую Отечественную войну 1941-1945 г. И о каждом из этих событий у Шостаковича есть музыкальное свидетельство: Седьмая симфония, оратория "Песнь о лесах", Хоровая поэма на стихи революционных поэтов ХIХ века, Одиннадцатая симфония к1905 год; к24 прелюдии и фуги, последние симфонии, квартеты...

Д.Шостакович был закрытым человеком, не решающимся на искренние отношения с малознакомыми или несимпатичными ему людьми. Этому были причины: в январе 1936 года оперу "Леди Макбет Мценского уезда" ("Катерина Измайлова") в Москве посетил И.В.Сталин. Музыка Д.Шостаковича ему очень не понравилась, и в газете "Правда" появилась статья без подписи "Сумбур вместо музыки", объявлявшая музыку Шостаковича формалистической, надуманной, далёкой от народа. Образцом провозглашались оперы и симфонии, написанные в традиционной песенной манере.

Постоянное ожидание ареста, несправедливые упрёки в формализме, зависть менее талантливых коллег сделали его недоверчивым, осторожным и внутренне крайне собранным человеком. Шостакович прошёл через предательство и трусость: те, кто раньше восхищался им, приходил в гости, теперь не замечали его и не подавали руки. Его ругали и избегали с ним встреч. Его лишили звания профессора обеих консерваторий (Московской и Ленинградской), объявив "профнепригодным". Большинство произведений Шостаковича, написанных до 1936 года, запретили к исполнению на целых 30 лет. Боль этого времени стала болью на всю жизнь, поведение людей проверялось теперь на искренность и порядочность. Шостакович не пытался защищаться, ответом была его работа, любимая музыка, в которой он мог открыто выражать свои мысли и чувства. Внешнее смирение, застенчивость, деликатность таили огромную внут реннюю силу, волю, сопротивление и веру в своё предназначение.

В минуты откровения Дмитрий Дмитриевич называл себя трусом, поскольку избегал публичных выступлений, подписывал все постановления правительства без возражений. "Творческое, художниеское бесстрашие Шостаковича сочеталось в нём со страхом, взращенным сталинским террором. Много­летняя духовная неволя опутала его своими сетями, и не случайно в автобиографическом Восьмом квартете так надрывно, драматично звучит мелодия песни "замучен тяжёлой неволей" [2].

Шостакович неоднократно сетовал на отсутствие его характере таких черт, которые не позволили бы людям непочтительно относиться к нему и его просьбам. Однако когда дело касалось его творческих принципов, Шостакович был непоколебим: 4мягкий, уступчивый, подчас нерешительный в бытовых делах, этот человек в главном своём – сокровенной сущности своей – был твёрд как камень. Его целе­устремлённость была ни с чем не сравнимая [8].

Сам маэстро на репетициях был предельно тактичен: "Все свои замечания он делал всегда в антракте в самом деликатном тоне. Только в том случае, когда он находил описку (в нотах), он позволял себе подходить к пульту, терпеливо ожидая ближайшей остановки, и тихонечко указывал на ошибку. Он всегда был предельно скромен. Многому могли бы в этом отношении у него поучиться другие композито­ры, которые требуют, чтобы оркестр и дирижёр сразу же на первой репетиции исполняли сочинение, как на концерте". (А.Гаук).

Путь к признанию и славе был не скор и не прост: в детстве Шостакович не обнаруживал особой люб­ви к музыке, ему казалось, что нужно приложить слишком много усилий, чтобы добиться каких-либо успехов. Лишь в девять лет по настоянию матери он впервые сел за инструмент, получив от неё первые уроки по музыке: "Так завела у нас мать порядок, как девять лет исполнится – садись за рояль. Так было с моими двумя сестрами, так было и со мной. занятия пошли успешно. Я полюбил музыку, по­любил рояль" [9].

Тем интереснее сравнить реакцию Шостаковича на музыкальные занятия своей дочери Галины. Она рассказывает: "Мне вспоминается ясный весенний день. В кабинете отца раскрыта форточка, и мне слышны голоса резвящихся на дворе детей. А я сижу за роялем, играю развесёлую полечку, и по лицу моему текут горькие слёзы... В это время в комнату вошёл отец. Мои слёзы в сочетании с беззаботным напевом произвели на него впечатление, и с того самого дня прекратились мучительные для меня уроки музыки. Это стало уделом лишь брата Максима" [10], ставшего впоследствии профессиональным дирижёром.

Несмотря на огромную занятость и трудности во­енного эвакуационного времени, Шостакович всегда заботился о свой семье и детях. Во время эвакуации в Куйбышев композитору непросто было прокормить всю многочисленную родню, приехавшую вместе с ним. Он писал своему другу: "Все члены моей семьи здоровы и всё время громкими голосами говорят о продуктах питания. Я, слушая эти разговоры, начал забывать многие слова, но хорошо помню следующие: хлеб, масло, полкило, водка, двести грамм, пропуск, кондитерские изделия и немногие другие" [б].

Шостакович был внимателен и к физическому развитию своих детей: делал по утрам вместе с ними зарядку, по совету семейного доктора купил им вело­сипеды; зимой устраивал катание с горки на лыжах под надзором Ростроповича. После смерти горячо лю­бимой жены Нины Варзар учил их правилам этикета: не звонить знакомым раньше 10 часов утра и позже 22, не напрашиваться в гости. Шостакович редко наказывал своих детей за шалости или проступки. Галина вспоминает: "Вообще-то я никаких осо­бенных наказаний не припомню. Если мы с братом были виноваты, мама укоризненно смотрела на нас, а отец начинал нервничать, курил... В определённом смысле это действовало сильнее криков и нотаций". Педагогика родителей заключалась в воздействии на совесть, акценте на неблаговидности поступков и в воспитании ответственности за данное слово: "Если я совершал какой-нибудь проступок, отец ужасно расстраивался... А когда что-нибудь такое повторя­лось, он произносил фразу, которая очень пугала: 4зайди, пожалуйста, ко мне в кабинет, мне надо с тобой серьёзно поговорить..." (Максим) [9].

Д.Шостакович не считал педагогику своим призванием, но, судя по тёплому отношению к нему собственных детей и воспитанию внушитель­ной плеяды таких разных и ярких музыкантов, как Г.Свиридов, Г.Уствольская, К.Хачатурян, В.Чайковский Р.Вунин, Д.Гаджиев, Г.Галынин, К.Караев, Ю.Левитин, В.Тищенко, В.Успенский, – оказался настоящим волшебником, творцом му­зыкальных талантов: "Помню, как не просто было решиться показать педагогу свои сочинения, при том что он никогда никого не распекал. Считая, что студент пишет так, как мыслит, он говорил: "Нельзя научить сочинять музыку – можно только научить оркестровать то, что родилось в сознании пишущего". Он по нескольким звукам мог составить впечатление о стиле мышления пишущего, о его, как говорится, нутре. Как-то обронил фразу: "Все про­фессионалы, но мало у кого есть собственное лицо" (Эльмира Назирова).

Другой студент Московской консерватории – Дж.Гаджиев – в письме своему другу К.Караеву приводит очень важные слова Шостаковича: "Я как-то интуитивно умею чувствовать, кто как пишет". Именно это глубинное понимание сути каждого от­дельного студента, а не следование общей 4поточнойя методике обучения, выделяет Шостаковича из ряда педагогов-ремесленников: "К нему безответственно произведений нельзя принести. Он не только как композитор, но и как педагог гениален. Во время уро­ков я за ним очень внимательно слежу. Его каждое замечание – предвидение Пророка. ...Я поражаюсь, столько всякой музыки слушать и сделать замечания и плюс к этому ещё играть и демонстрировать музы­ку. Откуда у него столько энергии и терпения?!..." (Дж.Гаджиев).

Свои занятия со студентами он строил нетради­ционно, развивая их умение и гармонический вкус не только конструктивными замечаниями, но и слу­шанием музыки великих композиторов – Стравин­ского, Малера, Бетховена; играя партитуры клас­сиков, романтиков и современников в четыре руки. Сам композитор в эти годы работает по собственному выражению, «авралами», придерживаясь правила не переделывать написанное, извлекая уроки из собственных ошибок для следующих сочинений [4].

Шостакович не мог не сочинять, он был одержим творчеством, работой, чувством долга и ответствен­ности всю свою жизнь. «В 1936 году, в страшное для себя (да и для всей страны) время, ошельмованный и униженный, Шостакович произнёс такую фразу: «Если мне отрубят обе руки, я возьму перо в зубы и всё равно буду писать музыку». Это были не пустые слова» (Галина) [9].

Его музыка близка людям совестливым, много пережившим, но умеющим сострадать чужой боли: «Часто, находясь под воздействием Шостаковича, я начинаю физически болеть, его музыка проходит сквозь меня, задевая все артерии, втекая в вены, отдаётся болью в висках и выворачивает внутренно­сти. Неоднократно случалось, что, доиграв Вторую фортепианную или Альтовую (последнее сочинение Шостаковича) сонату, или какое-либо другое сочи­нение, я не могла уйти со сцены – подкашивались ноги, сводило руки и туман в глазах» [5].

Шостакович был по-настоящему велик, и это интуитивно угадывалось всеми, кто с ним общался: «кто-то пригласил Шостаковича за наш столик. Я был ошеломлён присутствием гения. Из всех людей, с которыми я когда-либо встречался, единственным, к кому я могу применить прямолинейно выражение «присутствие гения», был Шостакович. Причём это чувствовалось... ну просто так – на самом виталь­ном, почти животном уровне... Да и вообще, никто на моей памяти, сколь бы значительным, внутренне «наполненным» он ни был (или ни выглядел тако­вым), не производил на меня такого воздействия, как Шостакович. Дмитрий Дмитриевич, как ни странно, вопреки своей какой-то постоянной нервоз­ности – он беспрерывно делал мелкие движения, подёргивал плечами и прочее, – повергал меня в какое-то магическое оцепенение» [4].

Ему вторит М.Ардов: «И вот теперь, если бы меня спросили: знал ли я когда-нибудь абсолютно гени­ального человека? – я бы ответил: да, я был знаком с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем». автор ставит его имя рядом с именами Б.Пастернака и А.Ахматовой, которая позднее напишет на своей фотографии: «Дмитрию Дмитриевичу Шостакови­чу, в чью эпоху я живу на земле».

Шостакович прекрасно знал русскую литературу, любил Гоголя, Достоевского, Лескова, Салтыко­ва-Щедрина, Чехова, Зощенко, с которым не раз встречался, современных поэтов. Память у него была феноменальная, он знал не только свой предмет, но и литературу, философию, всеобщую историю...

Очень сложно решиться рассказывать детям о том, чего они не слышали и не видели – о музыке Шостаковича и о нём самом. И тем не менее, начиная знакомство школьников с Ленинградской симфони­ей, мы невольно заслоняем личность композитора сведениями о Великой Отечественной войне, хотя более органичного соединения этой музыки с военны­ми событиями Ленинграда трудно себе представить. И всё же полезнее начать это знакомство с детских фортепианных пьес, с музыки к кинофильмам или с балета «Светлый путь», чтобы таким образом по­дойти к глубинной сути его творчества – всегда со страной, и сути его личности, искренней и честной.

Множество школьных уроков, посвящённых Шостаковичу, отличаются особой серьёзностью, гражданственностью, строгостью и чёткостью по­строения, привлечением документального материала для создания необходимого образа. Да и как иначе, если речь в них идёт о событиях Великой Отечествен­ной войны, фашизме и блокаде любимого города композитора? Однако, обращая внимание на одну сторону творчества Шостаковича, можно обеднить многокрасочную палитру его музыки. Кроме того, в уроке хочется найти что-то свежее, необычное, что сделало бы его непохожим на другие и запоминаю­щимся для учащихся. Поэтому пример интерактив­ного урока-концерта Л.А. Лябзиной «Детские пьесы для фортепиано Д.Шостаковича», напечатанного в Интернете 16.04.2014, показался убедительным.

На уроке слайды, информация, комментарии че­редовались с исполнением самими ребятами детских фортепианных пьес Д.Шостаковича. В этом уроке тема и личное прикосновение к творчеству компо­зитора сыграли значительную роль: исполняемые детьми пьесы соответствовали их возрасту, текст был понятен, поэтому можно надеяться, что такое событие останется в их памяти, и дополнительная информация о композиторе окажется понятной, полезной и подтвердит основной постулат Шоста­ковича: «Чтобы полюбить музыку, нужно, прежде всего, её слушать».

Литература:

1. Ардов M. Далёкое близко. «Новый мир». 2002, N°-5.
2. Гликман И. Письма к другу. М.- СПб., 1993. С.160–161.
3. Музыкальная библиотека / «Ленинград – это для меня мой дом» kompozitor.su>books/item/f00/s00...st 008. shtml).
4. Неизвестный Э. «Я буду говорить о Шостаковиче». 22 декабря 2002 г. (Эрнст Неизвестный в Интервью с Алек­сандром Избицером.)
5. Осетинская П. Прощай, грусть. bungalos.ru>b/ osetinskaya_proshchay_grust/9
6. Письма к другу: Д. Шостакович И. Гликману, 1 марта 1943 года. С. 53.
7. Свиридов Г. Речь 14 августа 1975 года над гробом Д.Шостаковича
8. Шостакович Д. Автобиография //Советская музыка, 1966, N°- 9.
9. Шостакович М. Наш отец ВЕСН: Шостакович в воспо­минаниях сына Максима, дочери Галины и протоиерея Михаила Ардова. Захаров, 2003. 176 с.

*Шекспир У . «Гамлет». Акт 1. Сцена 2. Пер. М. Лозинского.