Классики твердыня

Всем известно: классику надо любить. А если не любить, то по меньшей мере уважать. Испытывать благородный трепет… Никому из педагогов, конечно, не придёт в голову определить классический текст как высшую меру наказания. Однако тут есть над чем призадуматься. Угрюмая твердыня классического текста не жалует посторонних – потому и глядит угрюмо. Едва ли эти книги писались для того, чтобы малограмотный восьмиклассник высказывал свои (а тем более чужие) суждения относительно поступков героев либо художественного мастерства автора. И вот пропасть непонимания растет: с одной стороны – великие страницы, а с другой – вовсе не претендующие осознать величие замысла подростки. И никому ничего друг от друга не надо. Исключая, конечно, педагогов. Вот этим не отвертеться: готовить-то к экзамену придётся, будь то сочинение, ЕГЭ или что-либо, что явится впредь.

…Иногда мне кажется: еще немного – и классическая литература превратится в одну из тех тем, о которых вслух не говорят. И дело не в каких-то табу; а дело в бесперспективности любого разговора. С чем же связано это отсутствие перспективы? В первую очередь, по-моему, с приблизительностью задач, которые ставит педагог перед самим собой и соответственно – перед своим учеником. И правда: для чего затевать это хождение по мукам? И стоит ли оно того? Не могу поверить, что задача «научить анализу художественного произведения в единстве формы и содержания» вызывает искреннее доверие у самих педагогов, не говоря уж об их целевой аудитории. Позволю себе выразить сомнение, что едва ли анализ как таковой вообще может служить целью. Но даже если принять во внимание, что названная операция – лишь один из шагов на пути к художественному произведению, это тоже выглядит, по-моему, малоубедительно. Вселенная литературного текста волшебна и необъятна, а текст, как мне кажется, не терпит лобовой атаки, и хорошо бы, чтобы наши читатели, как минимум, захотели впоследствии к нему вернуться. Это обязательное условие: научить их тосковать по знакомым страницами, открыв увлекательные возможности будущего переосмысления. Давно известно, что пусть и написанное пятьсот лет назад художественное произведение растёт вместе с читателем, открывая всякий раз новые горизонты. Да и вообще, уж если Пушкин ощущал собственный текст как громаду, рассекающую волны, то что же говорить о них, о наших учениках? Стоит ли удивляться, что они интуитивно отступают… Может, справедливо ощущают несоразмерность величин? А то и вообще – боятся быть раздавленными ГРОМАДОЙ художественного произведения? Этот страх, увы, останется в них надолго (у многих – навсегда); какое уж там перечитывание…

Так или иначе, думаю, нет смысла подступать к литературному произведению со щипцами, скальпелем, а то и отбойным молотком «анализа в единстве» и т.д. Анализ, безусловно, не может быть целью, но и в качестве средства, по-моему, годится не всегда. Зададим для начала сами себе вопрос: чего мы хотим добиться, открывая с нашими учениками литературный текст?

Назову задачи, которыми руководствуюсь на своих уроках словесности:

1. Создать необходимые условия для того, чтобы ученик, читая, получал от текста удовольствие. Без этого условия все прочие задачи мне видятся неактуальными и эфемерными.
2. Вооружить ученика некоторыми ориентирами, которые помогут ему не заблудиться в сложном пространстве литературного произведения.
3. Имеется у меня и дополнительная задача. Я считаю литературный текст источником вдохновения для читателя и работаю с учениками над самостоятельными литературными сочинениями, своего рода «заметками на полях»: «Что мог бы написать автор – но не написал?».
4. Хочу добавить, что развитие интеллекта, формирование вкуса, извлечение нравственных уроков и развитие речи можно не выделять в самостоятельные задачи. Для человека, который научится наслаждаться книгой, это происходит органично с чтением и растёт вместе с ростом потребности вновь и вновь обращаться к настоящей литературе.

Теперь самое время от общих замечаний перейти к конкретным урокам. Главное действующее лицо наших уроков словесности, безусловно, литературный текст. В прошедшем учебном году такими текстами (в числе прочих) стали: с учениками 4 класса – «Сказы» П.П. Бажова, а с пятиклассниками – «Сказочные повести» Н.В. Гоголя.

Рассмотрим эти примеры.

Итак, П.П. Бажов. «Сказы» – определение жанра само по себе кое-что объясняет; объясняет, в частности, то, что читать произведения Бажова не так-то просто: замедленный ритм повествования, нередко – малоизвестный современному читателю антураж, не говоря уже о «специальном», зачастую выдуманном языке, который призван стилизовать уральскую диалектную речь. Вообще мне кажется, что П.П. Бажов – применительно к нашим уральским реалиям – как раз тот автор, пожалуй, и классик, которого нужно любить. Этакая «нагрузка»: родился на Урале – люби Бажова, «наше всё»…

Замечу в скобках для тех читателей (почитателей) Бажова, которых ненароком обидела: я-то лично люблю этого писателя. Не за «специальные» словечки (допустим, слово «писемышко» вместо «письмо» – никогда, насколько мне известно, не бытовавшее на Урале ); тем более не за парад до открыточности знакомых персонажей – Медной Горы Хозяйку или Данилу-мастера… Мне нравится Бажов, скорее, вопреки перечисленному; нравится прочитываемое в «Сказах» дрожащее марево короткого северного лета, порыжевшая на склонах трава и эти круглые чёрные озерца – притягательные, зловещие – не из таких ли тёмных вод тянула бледные, пепельные руки свои девка Синюшка?

Короче говоря: мне, как читателю, Бажов дорог в незначительных, мимолётных, сквозных, случайных картинах, красках, интонациях. Безусловно, это крупный писатель (конечно, крупный – раз уж его и поют, и рисуют!), но в работе со своими учениками я не замахиваюсь на всю полноту картины, на исчерпывающую, с позволения сказать, информацию, а выбираю одну из множества тропинок, по которой приятно идти самой. Поэтому, читая «Сказы» Бажова (а мои ученики прочитали их немало), мы обсуждали не только (и не столько) сами истории – так или иначе знакомые, виденные, слышанные, – но то пространство, которое, как рама, вбирает в себя много чего, в том числе и упомянутые сюжеты.

Хочу отметить, что задача рассмотреть пространство художественного текста не простая и не праздная. Из написанного и прочитанного воссоздать, реконструировать то, что автор не называет, на что лишь намекает, либо вскользь указывает; увидеть то, о чём писатель промолчал (промолчал не значит не увидел, не оценил); разглядеть вмонтированный в литературный текст большой, многоцветный, завораживающе интересный мир.

С этого мы начали, и, должна сказать, «рама» оказалась не хуже самой картины. Невысокие Уральские горы, вздымающиеся на горизонте, как огромный спящий голубой дракон, – на фоне этих самых гор всё и происходило: и мастера-рудознатцы теряли в горе своё здоровье (а взамен находили самоцветные камни); и в пламени костра, разожжённого старателями, вдруг показалась маленькая девчонка – Огневушка-поскакушка; и гора вдруг разошлась в стороны, пропуская в свою гибельную, изукрашенную самоцветами горницу Данилу-мастера…

Самоцветы… Их блеск, нередко обманчивый, игра граней, вспыхивающие на солнце блики пронизывают истории, придуманные Бажовым. Возможно, именно этот драгоценный блеск наполняет волшебством не такие уж волшебные уральские «Сказы»…

Рассказы об уральских самоцветах стали следующим шагом. Мы читали о них и рассказывали друг другу; мы любовались ими, просматривая слайд-фильмы, и держали камни в руках. Серебряное Копытце – тот самый оленёнок, который копытом высекал драгоценные камешки, и они сверкали в зимней ночи, как звезды, – знал, что делал… Камни заворожили нас, ещё бы, тем более у нас была возможность оценить не только изображения, но и образцы; подержать в руках… Тусклая розоватая поверхность родонита с путаной графикой природных линий и благородная яшма. Чья рука нанесла на её поверхность таинственные пейзажи? Каждый увидел собственную свою картину, а затем мы сочинили и рассказали истории о Яшмовом царстве, и о Родонитовом царстве…

Но воображением моих учеников завладел малахит. Даже от слова (показалось нам) словно исходит сдержанное волшебное зеленое сияние… Хозяйка-малахитница действовала наверняка, когда преподнесла свой холодный и прекрасный дар – Малахитовую шкатулку. Тысячи ускользающих ящерок будто заморожены в блестящей поверхности камня – ее, Малахитницы, верные слуги… В общем, малахит оказался главным в нашей самоцветной коллекции; сказочный, благородный, труднодоступный, сияющий малахит… Ну а следом будто сами собой явились на свет наши Малахитовые сказки.

Должна заметить, что сочинения в этом конкретном случае едва ли можно на звать «сочинением по мотивам». Если, конечно, не счесть мотивом волшебное малахитовое сияние; не принять за мотив диковинные картины, нарисованные на камне невидимой и властной рукой природы или Медной Горы Хозяйкой – как вам больше нравится…

Понятно: у Бажова, как у любого настоящего писателя, «мотивов» хватает. Труд горных рабочих – мотив? Ещё бы. Уральская природа? Конечно, мотив, и не последний. Мифические персонажи – та же Хозяйка, или Великий Полоз, или Синюшка, да мало ли – мотив, и интереснейший… Мы ухватились за другую нить. Тонкую, как паутина, и как паутина же – прочную: малахит стал нашей путеводной ниточкой, и, возможно, не только камень, но и само слово «малахит», «малахитовый»… Я твёрдо верю: слово не только называет явления и предметы, оно обладает энергией и светом, способными творить.

Наши «Малахитовые сказки»

Образцы творчества:

Настя Князева, 11 лет

Лиза Третьякова, 11 лет

Даша Андреева, 11 лет

Далековато от Бажова? И от Уральских гор? Безусловно. Зато – если вы принимаете подобное оправдание – близко к самим себе. А если прочитанный текст тем ли, иным путём приближает читателя к самому себе – это не так уж мало (то, что приближение состоялось, – факт. Иначе НЕ ИЗ ЧЕГО им было бы извлекать свои диковинные сверкающие миры).

Вообще я не боюсь отступлений. Чем больше мой собственный читательский опыт, тем крепче убеждение, что в этих отступлениях главный смысл и есть. Едва ли кто-то станет спорить, что читаем мы не только ради того, чтобы понять автора, но главным образом, чтобы понять самих себя. (Возможно, в этом смысле книга сродни путешествию: смотрим на горы или на море, а думаем, возможно, о далёком и словно бы о постороннем. Но кто рискнёт определить, что тут на первом месте, а что на втором?)

* * *

Нашим чтением в V классе в этом году был Н.В. Гоголь – «Вечера» и «Вий» из «Миргорода». Вообще, к текстам Н.В. Гоголя я обращаюсь почти каждый год – это мой любимый писатель, и я простодушно полагаю, что говорить о своих симпатиях и пристрастиях куда результативнее, чем… В общем, понятно. Но имеется и другая причина. Мой выбор продиктован ещё и тем, что Гоголь поразительно совмещает протокольную точность изображения с фантасмагорией, реализм – с фантастикой, и эти две вселенные органично вырастают одна из другой. Для моих учеников, которые только начинают осваивать азбуку искусства, это свойство гоголевских текстов, по-моему, важный урок, настоящий учебник. Оно избавляет малоопытных пока читателей от целого ряда заблуждений и примитивных, излишне прямолинейных оценок. В литературе, оказывается, интересно не только то, что точь-в-точь повторяет реальность, да и сама реальность куда богаче и многограннее, чем та, которую можно увидеть глазами и потрогать рукой. Магический фокус фантастики – только часть окружающего мира, сквозь которую «реальность» видится рельефнее и четче.

Итак, Гоголь. Скажу сразу: на этот раз наши отступления носили, безусловно, более корректный характер. Не уводили далеко от страниц сочинений Н.В. Гоголя. Мы в самом деле держались в рамках, быть может, и потому, что такова магия этих текстов: далеко не отпускают...

Чтение сказочных повестей Н.В. Гоголя открыло перед нами, помимо прочих, превосходную возможность попробовать себя в свободном пересказе. Задачи последовательно изложить ход событий не ставилось – да и зачем? Куда интереснее, по-моему, был именно обмен впечатлениями и как бы воспоминаниями о прочитанном. Вовлечь моих учеников в общий разговор оказалось не трудно; мы нередко делимся друг с другом книжными впечатлениями; ведь именно из ткани этих впечатлений создаётся контур культурной питательной среды, которая, не исключено, станет почвой для самостоятельного литературного творчества.

В общем, мы говорили о повестях. Рассказывали, что показалось жутким и таинственным, что – смешным, что – непонятным. Постепенно из разговоров наших вырастало то самое пространство, без которого ни сюжет, ни диалоги, ни полный набор художественных средств нам ничего не скажут. Это пространство было то полно скрипа снега и сияния зимней луны-месяца, забавно перевёрнутого в морозном небе, – ведь чёрт не спит, не зевает, а так и тянет к серебряному месяцу свои мохнатые лапки; то наполнялось тишиной летнего вечера, далёкими песнями и смехом, и рекой, блестящей в свете теперь полной летней луны… И домишки – они называются на Украине мазанками – тихо светились своими белёными стенами, а за вышитой занавеской в горнице старый казак так и крутит длинный, ниже подбородка, ус… Собственно, сказка – и Гоголя, и наша собственная – началась уже в этих разговорах и впечатлениях. Мы уже увидели в текстах писателя не только написанное, нарисованное его невероятным пером, но что-то сверх, что-то такое, что открылось только нашим глазам!

Кстати, довольно скоро выяснилось, что чудеса и диковины влекут нас не одной таинственностью своей, не только сладкой жутью. Страшная старуха-ведьма, и Вий – чудовище древних сказок с его неподъёмными веками, и сам колдовской полёт – не только, повторяю, жуткие и пугающие, но ещё и необыкновенно красивые. Пространство текстов Гоголя – отличная возможность расширить представление о характере и границах прекрасного в литературе и увести от прямолинейных представлений.

Собственно, наши тексты – это те картинки, которые возникли в сознании после. После того как прочитана сказка, после того как ты поделился своими впечатлениями, после того как построил вначале устные рассказы «на полях прочитанной книги», а потом кое-что записал. Самым важным в текстах, которые я привожу ниже, мне кажется именно то, что все они – след, отблеск, продолжение. Важно именно то, что это продолжение – существует.

Катя Третьякова, 11 лет

Ксюша Ражина, 12 лет

Катя Третьякова, 11 лет

Ксюша Ражина, 12 лет

Настя Масленникова, 12 лет

Надо отметить, что эти и подобные сочинения – не точка на нашем пути к классическому тексту. Каждое такое сочинение – маленький спектакль, в котором автор и слушатели – другие ученики – находят собственную свою роль. Вий, или Хома, или ведьма, или чёрт на метле, или сама метла, вырвавшаяся из-под контроля и пустившаяся в пляс в зимнем небе, или луна, звёзды, деревья, река. В художественном тексте, понимаем мы, нет случайных персонажей и нет – неодушевленных.

Каждое явление и каждый предмет дышат жизнью, а значит, обладают собственной речью (мы при- думаем, расслышим её); речью, звуком, ритмом… По-моему, тоже немаловажный урок.

Хочу прибавить: я сознательно умолчала о том, что волнует меня, может быть, больше всего. Не сказала, что литература, любимый мой предмет, не исключено, станет в школьном курсе предметом периферийным (уже становится? стала?); что подходы к этой дисциплине меняются на глазах – и кто знает, не скажут ли нам завтра, что Гоголь, или Пушкин, или Андерсен вовсе не «приоритетные» авторы (а следом назовут и «приоритетны х»); а потом, глядишь, и подскажут, кого нам следует любить.

Повторяю: я, как и многие мои коллеги, нередко думаю об этом. Думаю – но не боюсь. Не боюсь, потому что это мы уже проходили. Нас уже учили читать хором, и думать хором. Но дело не только в этом. Причина моего – возможно, и наивного – оптимизма в самом нашем предмете, в литературе, в настоящих текстах и в настоящих авторах. Кому бы ни вздумалось «управлять» этим процессом, выделять в нём «главное» и «второстепенное», делить писателей на первых и вторых, а кого-то и отменить – ничего у них не получится. Слишком несоразмерны величины. Твердыня классических произведений, такая труднодоступная в постижении, хороша именно тем, что она – твердыня. Отойди и не царапай этот монумент, как шутил классик. Тем более, позволю себе добавить, царапины эти всё равно будут не видны. А останется то, что было: наши любимые книги. Вот почему задача, которую я ставлю сама для себя, представляется мне актуальной: учиться читать, учить читать.