Наука и образование: оптимизация, монетизация, маммонизация

Нехорошо, наверное, так думать, но мне все чаще кажется, что нашу науку – особенно гуманитарную, и наше образование – особенно гуманитарно-художественное сознательно, системно и компетентно уничтожают.

А это означает неизбежное исчезновение народа как культурной целостности: деградацию, распад, поглощение и превращение его в некую «историческую пыль». Немногим раньше или немногим позже.

В обертке экономической целесообразности прописываются смертельные снадобья всему тому, что называется Культурой и что делает общество человеческим обществом. Иногда этот денежный мотив лицемерно скрывается, а иногда Маммона, заполнивший собой «свято место» в нашей будто бы на 90 процентов христианской стране, откровенно выглядывает из-за спин своих политкорректных служителей и консультантов (допускаю, впрочем, что не все они сознают, кому служат). Обычно это называют «оптимизацией».

Одно из новейших направлений деятельности этой компании - нападение на высшие учебные и научные учреждения. Передо мной ПРИЛОЖЕНИЕ №16 к Программе фундаментальных (обратите внимание на это слово, оно нам еще понадобится) научных исследований академий на 2013-2020 годы. Показатели их эффективности, от соответствия которым будет зависеть финансирование, а значит, и существование институтов и академий.

Приглядимся к самым, пожалуй, интересным из них. Это, например, количество публикаций в журналах, индексируемых в базе данных «Сеть науки»(WebofScience) и количество цитирований в этой самой Web.

Российских журналов, по крайней мере, психологических, педагогических, вообще – гуманитарной направленности там практически нет. Если труд химика или математика может, наверное, объективно оценивать специалист из любой страны (хотя все равно ориентироваться на это как-то неловко и глуповато), то по отношению к гуманитарным исследованиям это совершенно недопустимый критерий. Отечественная гуманитарная наука растет от других корней, питается мыслью Соловьева и Лосского, Бахтина и Ухтомского, Вернадского и Флоренского; мы можем быть партнерами по диалогу с представителями иных традиций, но не абитуриентами, которых люди с иными представлениями о человеческой личности, о творчестве, о путях исследования этих реалий могут допускать или не допускать в свое сообщество.

А ежели я, например, занимаюсь в духе указанной выше традиции психологией и педагогикой художественного развития, и имею в виду при этом наличную ситуацию в нашей школе, почему люди иного образа мыслей, привыкшие решать совсем другие задачи, должны понять, одобрить и опубликовать мои сочинения? И почему я должен тратить на эти заботы свои силы и жизненное время, когда тут, что называется, «под ногами земля горит»? Неужели реальная востребованность работы на родине не стоит мало кому нужной публикации в иностранном издании?

Кто, в таком случае, так навязчиво учит нас патриотизму? И как, в конце концов, у нас положено относиться к загранице? Когда нужно - там сплошные враги России, которые хотят, чтобы мы были слабые и не встали с колен; все, что властям не нравится, хитро спланировано оттуда; получать поддержку из-за рубежа - значит быть иностранным агентом. А в народной памяти такой агент – «враг народа», и дело пахнет «вышкой» (высшей мерой, а не Высшей школой экономики, о которой вы, может быть, уже вспомнили, начав читать эти заметки).

А когда нужно другое – мы подобострастно перенимаем любые нормы и критерии, потому что так «У НИХ», и готовы сокрушать без разбора все плохое и хорошее, что есть у нас: ведь это позволит нам протиснуться в прихожую «приличного общества», постоять там – хотя бы на тех самых коленях, с которых мы так давно и шумно поднимаемся. (Дело, правда, не новое. Кажется, у Чехова где-то есть: хозяин лавки или мастерской повесил вывеску: «Иностранец Василий Федоров»).

Вот нынче даже Президент сказал в Послании, что отсутствие собственной культурной ориентации, слепое следование зарубежным штампам неизбежно ведут к потере нацией своего лица. И процитировал академика Лихачева, говорившего, что государственный суверенитет определяется и культурными критериями.

Может, палочка махнула в другую сторону? Г-н министр образования, послушайте Президента и отзовите эти негодные критерии!

Ведь я еще не про все сказал! Там есть и такой шедевр: доля молодых в научных учреждениях должна быть сейчас не менее, а к 20-му году более четверти всех сотрудников. Молодой человек, придя в научный институт, получит тысяч семь. Я не уверен, что творцы этих показателей согласятся получать семь тысяч в день. При этом молодой человек должен не забывать не только о науке, но, как известно, и о демографии и родить минимум двух, а желательно не меньше трех российских граждан. Так что хорошо, если зарплаты на детский сад хватит.

Когда говорят, что так нельзя, «начальники» отвечают: не нравится – никто никого не держит, а четверть молодых сотрудников – вынь да положь. Недобор молодых – повод прикрыть институт за неэффективность и тем самым «оптимизировать» академию. Маммона не прячет ухмылки, не так ли?

Отвлекусь ненадолго от Приложения №16. Недавно министру образования сказали, что вузовские профессора зарабатывают 20 – 30 тысяч, не маловато ли? Он ответил (сам слышал по радио), что если профессор столько зарабатывает, то – три варианта: либо он плохой профессор, либо работает в нескольких местах, либо пополняет доходы за счет студентов. Я вполне допускаю, что автор высказывания искренне не верит, что можно жить на такие деньги. Но при чем тут три его необдуманных варианта? Они же не влияют на ставку профессора в ведомстве, за которое он отвечает, а спрашивали именно о ней.

Но вернусь к Маммоне и его показателям эффективности. Мечта этого персонажа – совсем перевести культуру, в частности – науку, на самоокупаемость и тем самым убить в ней все, кроме сферы обслуживания. Ученый – не обязательно великий, а любой искренний, творчески работающий ученый - ищет познания, не думая, можно ли будет заработать на результатах его труда, и каким способом. (Если кто и заработает, то уже не он, да ему и немного надо). У общества и бизнеса не может быть спроса на то, о чем еще никто ничего не знает. Во времена Шекспира не могло быть запроса на исследования, благодаря которым со временем появится электрическое освещение: мог быть запрос только на усовершенствование светильников. Фундаментальная наука (помните, речь-то о ней, а не о прикладной науке!) занимается тем, в чем пока еще никто не заинтересован, и потому в принципе не может быть самоокупаемой и жить на гранты. Гранты дают те, кому нужны улучшенные светильники, а не какое-то несуществующее электричество. А если всю науку перевести в сферу обслуживания текущих нужд, уже понятных тем, кто далек от науки, то через некоторое время запасы идей, накопленных «бесполезными» учеными, иссякнут. Это все так просто и общеизвестно, что невозможно представить, будто уничтожение науки происходит по неведению. Маммона не окружает себя дураками.

Если так дело обстоит в точных и естественных науках, что же говорить о гуманитарных, которые в любом случае «бесполезны»? Потому-то неэффективными оказываются, в первую очередь, гуманитарные Вузы и исследовательские учреждения, а ненужными в школе – гуманитарно-художественные дисциплины. Это и есть самый прямой и верный путь к одичанию народа со всеми его необратимыми последствиями.

Плохо, что все мы, понимая, что ведут на убой, приспосабливаемся, стараемся выполнить абсурдные требования или изобразить их выполнение, надеемся пересидеть, протянуть еще год-другой, до последнего момента надеемся, что нас эта метла не выметет и т.д., и тем самым пассивно соучаствуем в уничтожении родной культуры и будущего нашего народа.

Понятно, бунтовать не наше дело. Но сейчас, я думаю, каждый должен внятно потребовать немедленной отмены бессовестных и анонимных (как всегда у нас бывает) «критериев эффективности», анонимных же перечней неэффективных учреждений, гласного отказа от попыток переводить исследовательские учреждения на самоокупаемость, сохранения и расширения общего гуманитарного и художественного образования. Ведь признаки одичания все заметнее, и через некоторое время уже некому будет менять курс.