Художественное творчество и душевное и здоровье

Болящий дух врачует песнопенье
Е. Баратынский

Арттерапия, если понимать ее как целенаправленное использование некоторых психологических и медицинских эффектов художественного творчества и восприятия, представляется явлением совсем недавним с исторической точки зрения.

Но едва ли мы ошибемся, сказав, что она - не по названию, а по сути – ровесница самого искусства. А значит, и человека. Ведь то, что мы сейчас называем искусством, представляет собой изначальный признак и неоспоримое свидетельство человеческого существования в мире. Как бы далеко в прошлое ни простиралось познание, мы видим, что существо, уверенно и без оговорок называемое человеком, всегда создавало те или иные пространственные или временные формы, которые содержат и выражают нечто большее самих себя. И в силу этого сохраняют в самом человеке безотчетное, а иногда и осознанное чувство причастности к иному, большему, непреходящему, к некоторому глубинному, невидимому измерению мира и себя самого. Забегая вперед, скажу: подобный опыт жизненно значим и целителен в самом обобщенном, недифференцированном смысле слова.

Косвенным подтверждением того, что арттерапия коренится в незапамятной древности, могут служить практики так называемых традиционных, или «примитивных» обществ, психологически и физически воздействующие на людей ритмо-интонационными, двигательно-пластическими, цвето-символическими сторонами ритуалов.

Искусства в более современном смысле слова, выделившиеся из первичного ритуально-магического синкрета, также издревле обнаруживали терапевтический потенциал. В частности, предания о Пифагоре и пифагорейцах свидетельствуют, что целенаправленное применение того или иного музыкального лада меняло внутреннее состояние, намерения и поступки людей. Платон отчетливо видел воспитательно-терапевтические возможности искусств. Правда, видел он также, что при определенных условиях их воздействие может стать разрушительным – но о каком целебном средстве нельзя сказать того же? Каким бы загадочным ни оставался полный смысл аристотелевского катарсиса, несомненно, что он означает некое обновление и очищение души под влиянием сценического действа, и т.д, и т.п.

Вернемся к артерапии наших дней, которая становится все более заметной, даже модной составляющей психологической практики. Она ветвится, порождает все новые направления: терапия музыкальная, анимационная, библиотерапия, хорео-, кукло-, цвето-, сказкотерапия, лечебная лепка, терапевтический театр…Широчайший диапазон душевного и телесного неблагополучия человека охватывается арттерапевтической практикой: склонность к депрессии, тревожность, нарушения сна, давления, речи, сенсомоторной сферы, коммуникативных способностей, проблемы коррекции, реабилитации, поддержки людей с ограниченными возможностями… Действия арттерапевта носят «прицельный», порой даже рецептурный характер. Так, создаются перечни музыкальных произведений, прослушивание которых показано в том или ином конкретном случае; специально сочиняются пьесы, коллизии которых должны помочь исполнителям разрешить аналогичные травмирующие ситуации в их домашней или студийной жизни.

Замечу: такой подход к искусству, хотя и оправданный благой целью и эффективностью, носит утилитарно-прикладной характер: терапевт использует отдельные, по существу периферические особенности видов искусств и конкретных произведений, соотнося их со столь же конкретными обстоятельствами жизни клиента. Всеобщая суть искусства, художественное преобразование бытия, то, что по выражению М.Пришвина, побуждает писателя «переводить всерьез жизнь свою в слово», остается на заднем плане. Ниже я рассмотрю возможность иного подхода, о котором почти «проговорился» в самом начале статьи.

Замечательный педагог-аниматор и арттерапевт Ю.Красный назвал одну из своих книг «Арт – всегда терапия» (3). Книга - о тяжело больных детях и о предельно конкретных методиках работы с ними в анимационной студии, но название красноречиво говорит о том, что погружение в сферу художественного освоения мира целительно и благотворно само по себе. И не только для человека, признанного больным.

Это подтверждают и наука, и педагогическая практика. Так, отечественные и зарубежные исследования в области музыкальной психологии выявляют благотворное воздействие музыки в личностном и интеллектуальном планах (( 4); (5)), говорят о ее целостном позитивном воздействии на ребенка, начиная с пренатального периода (6). Усиленные занятия изобразительным искусством не только интенсифицируют общее умственное развитие подростков, но и выправляют искажения ценностной сферы (7), повышают умственную активность и общую успеваемость школьников (8). Хорошо известно, что в тех учебных заведениях, где хотя бы какому-то виду художественного творчества уделяют достойное внимание, повышается эмоциональный тонус детей, они начинают лучше относиться к учению и к самой школе, меньше страдают от пресловутых перегрузок и школьных неврозов, реже болеют и лучше учатся.

Так что впору говорить не только об арттерапии для тех, кто в ней уже нуждается, но и о всеобщей «артпрофилактике» – а профилактика, как известно, во всех отношениях лучше лечения. В ожидании времен, когда нечто подобное станет возможно в отечественном общем образовании, постараемся разобраться, за счет чего опыт художественного творчества, общения с искусством может оказывать целительное воздействие на человеческую личность.

Начать придется издалека. Но прежде сделаем важные оговорки.

Первая из них необходима, чтобы предупредить одно слишком очевидное возражение. Многие явления искусства новейшего времени, в особенности - наших дней (говорю об искусстве серьезного профессионального уровня), мягко говоря, не являются носителями и «генераторами» душевного здоровья; что касается внутреннего состояния и судьбы некоторых талантливых людей искусства, то этого не пожелаешь своим детям и ученикам. Каковы же основания утверждать, что душевное здоровье состоит в таком уж тесном родстве с художественным творчеством? Скажу сразу: теневые стороны современной культуры, в том числе культуры художественной, вполне реальны, но их обсуждение нужно вести, начиная, в прямом и переносном смысле, «от Адама». Предпринять что-либо подобное в рамках данной работы мы не можем, и потому, имея в виду эту сторону дела, будем говорить о безусловно положительных аспектах художественного творчества человека, которые в масштабах истории культуры, несомненно, преобладают. Кроме того, приведенное возражение относится исключительно к профессиональной художественной среде определенного исторического периода. Мы же говорим сейчас об искусстве в общем образовании, и тут позитивная роль его не вызывает сомнений и подтверждается приведенными выше примерами. Что касается самих различий «общечеловеческого» и профессионального художественного опыта, то эта тема тоже требует специального глубокого обсуждения. Ограничимся пока кратким намеком: в современной секуляризованной и предельно специализированной культуре эти две сферы различаются почти так же, как полезные для всех занятия физкультурой – и спорт высших достижений, чреватый психологическими и физическими травмами.

И вторая оговорка. Соображения, излагаемые ниже, не претендуют на доказательность в традиционном, «строго научном» смысле слова. Как и все в «инонаучной», гуманитарной сфере знания, они стремятся не к «точности знания», а к «глубине проникновения» ( 9 ), и обращены к целостному, не до конца вербализуемому опыту читателя как партнера в диалоге.

Итак, прежде всего: каковы самые общие, глубинные и неситуативные причины нашего психологического неблагополучия и потенциального психического нездоровья? Образно говоря, одна из них лежит в «горизонтальном», другая – в «вертикальном» измерении бытия, тогда как сам человек, с его осознаваемыми и неосознаваемыми трудностями и противоречиями, пребывает постоянно в точке их пересечения.

Неблагополучие «по горизонтали» коренится в том, что наше сознательное «я», выделяясь в начале жизни из первичной нерасчлененной целостности, с необходимостью противопоставляет себя окружающему миру как некоторому «не я» и, в условиях современной рационализированной культуры, «твердеет» в этом закономерном, но одностороннем противопоставлении; «огораживает» свою территорию, как бы заключает себя в прозрачную, но непроницаемую психологическую оболочку отчужденности от мира, будто бы изначально внешнего и чуждого ему. Само отлучает себя от причастности к всеединому бытию.

И в интеллектуальном, и в эмоциональном плане у человека формируется образ безначального и бесконечного мира, живущего по своим, сугубо объективным природным и социальным законам и безразличного к его мимолетному существованию. Мира безличных, детерминирующих человека причинно-следственных связей, к которому возможно лишь временно приспособиться. Теоретики размышляют в связи с этим о «предельной атомизированности сознания современного индивида» или (как например, психолог С.Л. Рубинштейн) говорят, что в таком мире человеку как таковому нет места; у поэтов рождается образ «пустыни мира», пройти которую (запомним для дальнейшего!) помогает пройти творчество.

Разумеется, далеко не всякий человек, а тем более ребенок, станет предаваться подобной рефлексии. Но когда неосознаваемая память человека о собственной целостности и универсальной природе, об изначальном онтологическом единстве с миром, его потребность убедиться, что « в пустыне мира я не одинок» (О.Мандельштам) не получают отклика и подтверждения, это создает постоянную общую основу психологического неблагополучия, несводимого к конкретным житейским проблемам и ситуациям.

Архаичную, но действенную форму преодоления, точнее – предупреждения этого недуга замечательный этнограф У.Тернер описал как циклическую регламентированную смену двух способов существования традиционного общества, которые он определил как «структура» и «коммунитас» (т.е. общность, приобщенность (10). Большую часть жизни каждый член строго иерархизированного и стуктурированного общества пребывает в своей возрастной, гендерной, «профессиональной» ячейке и действует в строгом соответствии с системой социальных ожиданий. Но в определенные периоды эта структура на краткое время упраздняется, и каждый ритуально погружается в непосредственное переживание всеединства, охватывающего и других людей, и природу, и мир в целом. Прикоснувшись к единой первооснове бытия, люди могут без угрозы для психического здоровья возвращаться к повседневному функционированию в своей расчлененной социальной структуре.

Очевидно, что в иных историко-культурных условиях феномен коммунитас в таком виде невоспроизводим, но он имеет множество аналогов: от культуры карнавала до традиций хорового пения, от древних мистерий до участия в религиозных таинствах (правда, в этом случае ясно заявляет о себе «вертикальное» измерение обсуждаемой проблемы, о котором речь впереди). Но сейчас важно подчеркнуть другое: человек, не осознавая того, взыскует приобщенности к чему-либо «большему себя». И отсутствие такого опыта - позитивного, социально одобряемого - оборачивается абсурдными, порой разрушительными и патологическими прорывами блокированной потребности «атомизированного индивида» вырваться за «флажки» своей отдельности и приобщиться к некоему «мы». (Вспомним о воздействии на слушателей некоторых направлений современной музыки, о поведении футбольных болельщиков и о многих гораздо более мрачных проявлениях психологии толпы, а с другой стороны – о депрессии и суициде на почве психологического одиночества.)

Какое же терапевтическое или, лучше сказать, профилактическое значение может иметь в этом вопросе опыт художественного творчества?

Дело в том, что в основе самой его возможности лежат не отдельные сенсорные или какие-либо иные способности, связанные с осуществлением деятельности в том или другом виде искусства, а особое целостное отношение человека к миру и к себе в мире, которое сильно развито у художников, но потенциально свойственно каждому человеку и особенно успешно актуализируется в детском возрасте. Психологическое содержание этого эстетического отношения многократно описано представителями разных видов искусства, разных эпох и народов. И главная его особенность именно в том, что в эстетическом переживании исчезает невидимый барьер, изолирующий самозамкнутое «я» от остального мира, и человек непосредственно и осознанно переживает свое онтологическое единство с предметом эстетического отношения и даже с миром в целом. Тогда особым образом открывается ему неповторимый чувственный облик вещей: их «внешняя форма» оказывается прозрачной носительницей души, прямым выражением внутренней жизни, родственной и понятной человеку. Оттого и самого себя он чувствует, хотя бы на краткое время, причастным бытию всего мира и его вечности.

«Я стремился – говорит в своем автобиографическом произведении В.Гете, с любовью смотреть на то, что происходит вовне и подвергнуть себя воздействию всех существ, каждого на его собственный лад, начиная с человеческого существа и далее – по нисходящей линии – в той мере, в какой они были для меня постижимы. Отсюда возникло чудесное родство с отдельными явлениями природы, внутреннее созвучие с нею, участие в хоре всеобъемлющего целого» (11,с.456)

«И только потому, что мы в родстве со всем миром, - говорит наш великий писатель и мыслитель М.М. Пришвин, восстанавливаем мы силой родственного внимания общую связь и открываем свое же личное в людях другого образа жизни, даже в животных, даже растениях, даже в вещах» (12, с.7). Творцы искусства, жившие в разные времена и зачастую ничего не знавшие друг о друге, свидетельствуют, что только на почве такого опыта может зародиться истинно художественное произведение.

Так эстетический опыт, который – подчеркнем!- в соответствующих педагогических условиях может приобрестикаждый ребенок, помогает зарастить онтологическую трещину и восстановить единство человека с миром «по горизонтали». Во всяком случае, дать человеку опытно пережить возможность, реальность этого единства. А подобный опыт, даже если он редок, не вполне отрефлексирован , не удержан в сознании, непременно сохранится на бессознательном, а вернее сказать – на сверхсознательном уровне, и будет постоянно поддерживать человека в его сколь угодно сложных взаимоотношениях с окружающим миром.

Заметим: нам понадобилось упомянуть о сверхсознании, и это значит, что мы подошли к той черте, за которой наши размышления перемещаются в «вертикальный» план обсуждаемого вопроса.

Предельным выражением эстетического опыта, о котором шла речь до сих пор, можно признать известную строку Ф.И. Тютчева: «Все во мне, и я во всем!..» Нетрудно понять, что в этих словах выражено не только некое особое отношение к миру, а лучше сказать – с миром, «горизонтально» распростертым вокруг нас. Здесь угадывается иной уровень самосознания и самоощущения человека, присутствие иного, большего «я», соразмерного «всему», способного вместить «всё», и благодаря этому ясно прорисовывается причина нашего внутреннего неблагополучия, лежащая в «вертикальном» измерении бытия.

В религиозной и философской литературе, в трудах многих психологов, в духовно-практическом опыте людей разных времен и народов, а также в опыте самонаблюдения многочисленных творчески одаренных людей мы находим свидетельства того, что наряду с эмпирическим «я» нашего повседневного самосознания реально существует иное, «высшее «я», несущее в себе всю полноту возможностей, которую мы частично актуализируем в пространстве-времени земной жизни и в условиях ограниченной социокультурной среды. Не имея возможности в рамках данной статьи рассуждать на эту тему подробно, замечу только, что без такого допущения невозможно говорить всерьез о творчестве, необъяснимыми становятся такие явления, как самовоспитание, самоусовершенствование и т.д.

Эту верховную «инстанцию» индивидуального человеческого бытия называют по-разному: высшее «я» - в отличие от повседневного, «истинное» - в отличие от иллюзорного и переменчивого, «вечное» - в отличие от смертного, преходящего, «свободное» - в отличие от детерминированного совокупностью биосоциальных или каких-либо иных «объективных» факторов, «духовное» «я» (13), «творческое «я» ( 14) и т.д.

Соприкасаясь с этим «я» сверхсознания на путях духовного самосовершенствования, или в процессе творчества в той или иной области, или получая это как бы «даром» в потоке повседневной жизни, человек чувствует себя самим собой с прежде неведомой отчетливостью, интенсивностью, несомненностью и полнотой. Разумеется, подобные пики, как и переживания единства с миром, о которых мы говорили раньше, не могут стать нашим постоянным состоянием, но отсутствие, или глубокое забвение подобного опыта - этот, образно говоря, «разрыв по вертикали» - становится причиной глубокой внутренней неустроенности человека, неустранимой какими бы то ни было изменениями в его внешней жизни или частными рекомендациями консультанта-психолога, не затрагивающими сути дела.

Философ определит этот разрыв как «несовпадение сущности и существования человека»; психолог-гуманист - как отсутствие самоактуализации, как «депривацию высших потребностей» (А.Маслоу) ; психотерапевт может с достаточным основанием увидеть в нем причину утраты смысла жизни – корень всех болезней (В.Франкл). В любом случае речь идет о том, что мы не только не являемся актуально «сами собой», что, может быть, и не достижимо во всей полноте – мы живем на далекой периферии самих себя, не пытаясь восстанавливать утраченную связь с собственным истинным «я», приближаться к нему. Живем не только в чуждом мире, но по существу чужие и самим себе.

И снова возникает тот же вопрос: чем в этом положении может помочь человеку ранний ( или даже не только ранний ) опыт художественного творчества?

Вернемся немного назад. В эстетическом переживании человек, порою – неожиданно для самого себя, пересекает привычные границы своего «эго», живет общей жизнью с большим миром, и это создает благоприятную почву для своего рода откровения о себе самом, для «встречи» с большим я, соразмерным этому миру. Человек, по выражению поэтаУолта Уитмена, вдруг с радостью открывает, что он больше и лучше, чем думал, что он не помещается «между башмаками и шляпой»…

Такого рода «встречи» переживают и фиксируют в воспоминаниях очень многие мастера искусств. Тогда у них рождаются замыслы, которые явно выходят за пределы их обычных возможностей, и, тем не менее, воплощаются. В процессе создания или исполнения произведения человек чувствует себя «орудием» в руке «кого-то» гораздо более могущественного и прозорливого, а результат воспринимает порой отстраненно, как нечто такое, к чему он не имеет прямого отношения. Подобным самоотчетам обычно свойственна внушающая доверие трезвость, отсутствие аффектации. Уровень осознанности этого опыта различен – от переживания эмоционально-энергетического подъема, творческого дерзания, трансцендирования собственных границ до сознательного, почти на уровне методики, привлечения «творческого я» к сотрудничеству – как, например, в практике великого русского актера М.Чехова (15). Не буду пытаться как-либо интерпретировать эти психологические феномены, само существование которых не вызывает сомнений. Для нас сейчас важно другое: художественно-творческий опыт ( а, вероятно, и всякий истинно творческий опыт) – это, в определенной степени, опыт «бывания самим собой». Он позволяет преодолеть, хотя бы на время, «разрыв по вертикали»: пережить момент единства повседневного – и высшего, творческого я ; по меньшей мере - вспомнить и пережить самый факт его существования.

Замечу: говоря о творчестве, я имею в виду не «создание чего-то нового», это лишь следствие, внешнее свидетельство процесса творчества, притом свидетельство не всегда внятное и бесспорное. Под творчеством я понимаю, в первую очередь, проявление «внутренней активности души» (16), которая реализуется как свободное (не детерминированное извне) порождение и воплощение собственного замысла в той или иной области жизни и культуры.

Немало существует свидетельств, от богословских до экспериментально-педагогических, подтверждающих, что человек –каждый человек – творец по природе; потребность творить в самом общем смысле слова, «жить изнутри наружу» (митрополит Антоний Сурожский) интимнейшим образом характеризует самую сущность человека. И реализация этой потребности – необходимое условие душевного здоровья, а ее блокирование, столь характерное, в частности, для современного общего образования – источник неявной, но серьезной опасности для человеческой психики. Как говорит современный исследователь В. Базарный, человек бывает либо творческим, либо больным.

Возвращаясь к образно-символическим координатам нашего изложения, можно сказать, что истинное творчество рождается как раз в перекрестии горизонтальной и вертикальной осей – восстановленных отношений человека с самим собой и с миром. Когда человек видит родственный ему окружающий мир глазами высшего, творческого я и реализует возможности творческого я в образах, языке, материальности окружающего мира. Эта гармония воплощается во всяком истинно художественном произведении (каким бы сложным или трагическим ни было его конкретное содержание) и непосредственно воздействует на зрителя, читателя или слушателя, пробуждая и в нем память , пусть неясную, об изначальном единении с миром и о большом «внутреннем человеке» в нем самом.

Тут закономерно рождается вопрос. Очевидно, что творчество и художественное творчество – отнюдь не синонимы, что творческая самореализация возможна во всех областях деятельности человека и во всех его взаимоотношениях с миром; почему же мы так подчеркиваем значение искусства и художественного творчества для душевного здоровья человека, и растущего человека – особенно?

Речь идет, прежде всего, о возрастном приоритете искусства. Именно в этой области практически все дети дошкольного, младшего школьного, младшего подросткового возраста могут в благоприятных педагогических условиях приобрести эмоционально положительный и успешный опыт творчества как такового, порождения и воплощения собственных замыслов.

Далее. Существует ли другая область культуры, в которой дети 9, 7, 4 лет могут создавать нечто такое, что признает ценным общество и высшая профессиональная элита? Ценным не потому, что это сделал ребенок, а ценным как самостоятельный факт культуры? А в искусстве дело обстоит именно так: выдающиеся мастера всех видов искусства уже более ста лет видят в детях своих младших коллег, способных создавать эстетические ценности, и даже не прочь кое-чем у них поучиться. И еще одно. Малолетний (но все же не 4- и не 7-летний!) физик или математик делает в принципе то же, что и взрослый ученый, только на много лет раньше: не существует «детской науки». А детское искусство существует: будучи художественно ценным, произведение ребенка в то же время несет ярко выраженную возрастную метку, легко опознаваемую и неотделимую от художественной ценности произведения. Это говорит, с моей точки зрения, о глубокой «природосообразности» художественного творчества: ребенок приобретает полноценный творческий опыт в наиболее адекватных для него возрастных формах.

Встречаются, правда, труднообъяснимые явления, когда ребенок создает текст или рисунок, который ни в эмоционально-содержательном смысле, ни даже с точки зрения совершенства воплощения замысла никакой возрастной метки не несет, и мог бы принадлежать взрослому художнику. Я не готов к тому, чтобы обсуждать в деталях и объяснять это удивительное явление – напомню только, что и взрослый художник в творчестве бывает «больше самого себя». А лучше сказать - бывает «самим собой».

А. Мелик-Пашаев 

Литература

1. Идеи эстетического воспитания. Антология в 2-х томах. Т.1, М.: «Искусство»,1973 г.
2. Аристотель. Поэтика. (Об искусстве поэзии.) М.: Гос.издательство художественной литературы, 1957 г.
3. Красный Ю.Е. АРТ – всегда терапия. М.:Издательство ООО Межрегиональный центр управленческого и политического консультирования, 2006 г.
4. Торопова А.В. Развитие целостности личности через чувственное наполнение музыкального сознания ребенка. / Методология педагогики музыкального образования (научная школа Э.Б.Абдуллина). – М., МПГУ, 2007. С. 167-180.
5. Кирнарская Д.К. Музыкальные способности. М.: Таланты-ХХ1 век, 2004 г.
6. Лазарев М. Новая парадигма образования. Искусство в школе, №3, 2011 г.
7. Ситнова Е.Н. Влияние художественно-эстетического образования на развитие личности в подростковом и юношеском возрастах. Автореф. канд.дисс., М.,2005 г.
8. Кашекова И. Цифры и только цифры. Искусство в школе,№4, 2007 г.
9. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества.М.:Искусство, 1979 г.
10. Тернер, У. Символ и ритуал.М.:Наука, 1983 г.
11. Гете, В. Поэзия и правда.Собр.соч., т.3.Издателство художественной литературы, 1976 г.
12. Пришвин М.М. Силой родственного внимания. М.: Искусство в школе,М.,1996 г.
13. Флоренская Т.А. Диалог в практической психологии. М.:, 1991 г.
14. Мелик-Пашаев А.А. Мир художника. М.: Прогресс-традиция, 2000 г.
15. Чехов М.А.Литературное наследие в 2-х томах. М.: Искусство,1995 г.
16. Зеньковский В.В. Проблема психической причинности. Киев, 1914 г.